Собрание сочинений в 14 томах. Том 2

– На Французский Холм, – коротко ответил Дэл. – Я иду туда. Будьте здоровы.

Он устремился вперед, и журналист последовал за ним почти бегом, очевидно, желая идти вместе с ним. Корлисс, все еще лежавший в стороне, поднял голову и увидел их удалявшиеся фигуры. Когда же он заметил, что Дэл свернул направо, к Адамову Ручью, он вдруг все понял и рассмеялся.

Поздно ночью Дэл вернулся в лагерь Эльдорадо совершенно разбитый, но довольный.

– Я ничего ему не сделал! – крикнул он, не успев еще войти в палатку. – Дайте мне чего-нибудь поесть! (Схватив чайник, он стал лить себе в горло горячую жидкость.) Жир, остатки масла, старые мокасины, свечные огарки, все что угодно!

Затем он повалился на койку и стал растирать себе ноги, пока Корлисс поджаривал копченую грудинку и бобы.

– Вас интересует, что с ним? – бормотал Дэл с полным ртом. – Можете держать пари на вашу заявку, что он не дошел до Французского Холма. «Скажите, далеко ли туда?» – сказал Дэл (прекрасно имитируя покровительственный тон Сент-Винсента). – «Далеко ли еще?» (Уже совсем не покровительственно.) «Далеко ли до Французского Холма?» (Слабым голосом.) «Далеко ли, как вы думаете?» (Дрожащим от слез голосом.) «Как далеко?..»

Бишоп громко расхохотался и при этом захлебнулся чаем. Он стал откашливаться и на минуту замолчал.

– Где я его оставил? – проговорил он, придя в себя. – На спуске к Индейской Реке, задыхающегося, разбитого, изможденного. У него, вероятно, только и хватило сил, что доползти до ближайшего лагеря, ни капельки больше. Я сам прошел ровно пятьдесят миль и адски хочу спать. Спокойной ночи. Не будите меня утром.

Он завернулся в одеяло и, засыпая, все еще бормотал: «Как далеко туда?», «Как далеко, я вас спрашиваю?»

Корлисс был очень раздосадован поведением Люсиль.

– Признаюсь, я не понимаю ее, – говорил он Трезвею. – Я думал, что эта заявка даст ей возможность разделаться с баром.

– Нельзя же вылезти из этого болота за один день, – отвечал полковник.

– Да, но с такими перспективами, как у нее, она уже может начать выкарабкиваться. Я принял это во внимание и предложил ей беспроцентный заем в несколько тысяч, но она не захотела. Сказала, что не нуждается. Правда, она была очень признательна, поблагодарила меня и просила заходить к ней, когда мне вздумается.

Трезвей улыбался и играл часовой цепочкой.

– Что вы хотите? Даже здесь мы с вами требуем от жизни не только еду, теплое одеяло и юконскую печку. А Люсиль – такое же общественное животное, как и мы, и даже больше. Ну, представьте, покинет она бар. Что же дальше? Будет ли она принята там, наверху, в обществе офицерских жен, сможет ли наносить визиты миссис Шовилл и дружить с Фроной?.. А вы согласитесь пройти с ней днем по людной улице?

– А вы? – спросил Вэнс.

– Разумеется, с удовольствием, – ответил полковник, не колеблясь.

– И я тоже, но… – Вэнс запнулся и грустно посмотрел в огонь. – Но вы забываете о ее отношениях с Сент-Винсентом. Они закадычные друзья и повсюду бывают вместе.

– Да, это меня поражает, – согласился Трезвей. – Я понимаю Сент-Винсента. Он ничего не хочет упустить. Не забывайте, что. у Люсиль заявка на Французском Холме. А что до Фроны, то я могу точно указать день, когда она согласится выйти за него замуж, если только она вообще когда-нибудь это сделает.

– Когда же это произойдет?

– В тот день, когда Сент-Винсент порвет с Люсиль.

Корлисс задумался, а полковник продолжал:

– Но я не понимаю Люсиль. Что она находит в Сент-Винсенте?

– У нее вкус не хуже, чем… чем… у других женщин. Я уверен, что… – поспешно сказал Вэнс.

– Вы, по-видимому, не допускаете, что у Фроны может быть дурной вкус?

Корлисс повернулся на каблуках и вышел. Полковник Трезвей мрачно улыбнулся.

Вэнс Корлисс и не подозревал, сколько людей на рождественской неделе были прямо или косвенно заинтересованы в его судьбе. Особенно старались два человека – один за него, другой за Фрону. Пит Уипл, старожил, владевший заявкой как раз у подножия Французского Холма, был женат на туземной женщине, и притом не слишком красивой. Мать ее была индианкой и вышла замуж за русского торговца мехами тридцать лет тому назад в Кутлике на Большой Дельте. Как-то в воскресенье утром Бишоп зашел к Уиплу поболтать с ним часок, но застал только его жену. Она говорила на ломаном английском языке, от которого положительно вяли уши. Бишоп решил выкурить трубку и удалиться. Но язык у нее развязался, и она начала рассказывать такое, что он забыл о своем намерении уйти. Он курил трубку за трубкой и, когда она замолкала, просил ее продолжать. Он ворчал, хохотал и ругался, прерывая ее рассказ бесчисленными «ах, черт», что в зависимости от тона выражало испытываемые им чувства.