– Поскорее попьем чаю в гостиной, да я переоденусь. Вряд ли я еще когда-нибудь надену эту шляпку. Нам подадут гренки с маслом. У тебя совсем ввалились щеки, бедняжечка…
В тот вечер, когда Анна-Вероника оказалась в кабинете отца, ей вдруг почудилось, что события последних шести месяцев ей лишь приснились. Огромные, серые площади Лондона, скользкие от грязи улицы, ярко освещенные витрины магазинов – все это отошло в далекое прошлое; работа в биологической лаборатории, то, что она там пережила; митинги и дискуссии, поездки в экипаже с Рэмеджем – все это представлялось ей чем-то прочитанным в книге, которую она теперь захлопнула. Кабинет ничуть не изменился: та же лампа с отбитым уголком абажура, тот же газовый камин, та же стопка белых и голубых бумаг возле подлокотника кресла, перевязанных как будто той же розовой тесемкой, нисколько не изменившийся отец. Он сидел все в той же позе, а она стояла перед ним так, как тогда, когда он заявил ей, чтобы она не смела идти на костюмированный бал. Оба отбросили несколько нарочитую вежливость, с какой держались в гостиной, и беспристрастный наблюдатель заметил бы на их лицах выражение присущего им обоим упрямства, резко выраженного у отца и смягченного у дочери, тем не менее такого, при котором всякий компромисс превращается в сделку, а всякое проявление милосердия – в уступку.
– Итак, ты упорно думала? – начал отец, цитируя ее письмо и глядя на нее поверх сползающих очков. – Жаль, дитя мое, что ты не подумала обо всем раньше, тогда бы не было этих неприятностей.
Анна-Вероника почувствовала, что надо во что бы то ни стало сохранять самообладание.
– Опыт жизни учит, – заметила она, несколько подражая тону отца.
– Если хочешь учиться, – сказал мистер Стэнли.
Воцарилось молчание.
– Ты ведь не против, папочка, чтобы я посещала Имперский колледж? – спросила Анна-Вероника.
– Если это отвлечет тебя от других дел, – ответил отец, иронически улыбаясь.
– Я уплатила до конца сессии.
Словно это само собой разумелось, он дважды кивнул, не отводя взгляда от камина.
– Можешь посещать, но тебе придется считаться с порядками у нас дома. Я убежден, что Рассел во многом ошибается, его исследования ведутся не так, как следовало бы. Но ты должна сама это понять. Ты совершеннолетняя, да, совершеннолетняя.
– Его труды необходимо знать, чтобы сдать экзамен на степень бакалавра.
– Тут ты, вероятно, права. Как это ни прискорбно.
Пока что они мирно договорились, но этой сцене примирения как будто не хватало тепла. Между тем Анна-Вероника еще ничего не сказала о том, что было для нее самым главным. Некоторое время оба молчали.
– Сейчас у нас царят незрелые взгляды и незрелые научные труды, – заговорил опять мистер Стэнли. – Однако эти менделисты еще причинят мистеру Расселу немало огорчений. Некоторые их образцы великолепно отобраны, великолепно препарированы.
– Папа, мои занятия и жизнь вне дома… стоили денег, – сказала Анна-Вероника.
– Я так и думал, что ты это наконец поймешь.
– Я была вынуждена немного занять.
– Ни за что!
От его тона у нее упало сердце.
– Но ведь квартира и прочее! И потом плата за учение в колледже.
– А где же ты достала деньги? Кто тебя кредитовал?
– Видишь ли, хозяйка сохранила за мной комнату, пока я была в тюрьме, и за право учения в колледже пришлось заплатить порядочно.
Анна-Вероника все это выпалила чуть ли не скороговоркой, ибо вопрос отца показался ей настолько щекотливым, что она не знала даже, как на него ответить.
– Вы же с Молли все уладили насчет квартирной платы? Она сказала, что у тебя были кое-какие деньги.
– Я заняла, – сказала Анна-Вероника беспечно, но с отчаянием в душе.
– Кто же мог тебе ссудить?
– Я заложила жемчужное ожерелье. Получила три фунта и еще три фунта за часы.
– Шесть фунтов. Гм. Квитанция у тебя? Но ведь ты… ты сказала, что заняла?
– Да, я еще заняла.
– У кого?
На секунду их взгляды встретились, и у нее сжалось сердце. Сказать правду немыслимо, неприлично. Если она назовет Рэмеджа, отец будет возмущен… Он может натворить что угодно…
– Мне одолжили Уиджеты, – солгала она.
– Так, так! – воскликнул отец. – Ты, кажется, всем раззвонила о наших отношениях, Ви.
– Они… Им, конечно, было известно… из-за маскарада.
– Сколько же ты им должна?
Она понимала, что сорок фунтов – неправдоподобная сумма для их соседей. Знала и то, что медлить с ответом нельзя.
– Восемь фунтов, – вырвалось у нее, и она добавила, не отдавая себе отчета в своих словах: – Пятнадцати фунтов мне хватило на все. – И тут же вполголоса обругала себя, мысленно произнеся еще какое-то крепкое словцо.
Мистер Стэнли решил воспользоваться случаем и вовсе не спешил принять решение.
– Хорошо, я заплачу, – сказал он наконец с расстановкой. – Я заплачу. Заплачу. Но надеюсь, Ви, надеюсь, что на этом кончатся твои рискованные эксперименты. Надеюсь, ты получила хороший урок и многое поняла, увидела… каково положение вещей. Никто не может в этом мире делать все, что ему заблагорассудится. Для всего есть определенные границы.