Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1

ПРИМЕЧАНИЕ НА КРИТИКУ, НАПЕЧАТАННУЮ НА 113 и 114 СТРАНИЦАХ II ЧАСТИ «СОБЕСЕДНИКА», КАСАЮЩУЮСЯ ДО ОПЫТА РОССИЙСКОГО СОСЛОВНИКА {*}

126 стр. «Ветхий (vetus), древний и старый, — говорит г. критик, — одинакое имеют значение и в одинаком берутся смысле; наприм.: ветхий, древний и старый завет. Но только в том разнятся, что ветхий относится к тленной материи, древний ко времени, а старый к гниючему или разрушающемуся существу».

Не понимаю, что значит сие примечание и какую разность находит критик между тленною материею и гниючим или разрушающимся существом.

127 стр. «Проманивать по этимологическому разбору то же, что и проводить. Но к значению, какое дано первому, лучше подходит обольщать».

Г. критик не сказывает того только, по какому этимологическому разбору проманиватъ значит то же, что и проводить, и почему к значению, которое дано первому, лучше подходит обольщать.

128. «Учредить, установить, устроить в одинаком принимаются смысле; напр., можно сказать: учредить, установить, устроить порядок».

Не спорю, что в некоторых местах сии глаголы можно употреблять без разбору; но гораздо больше случаев, а особливо в важных и рассуждением наполненных сочинениях, где сии глаголы один вместо другого употреблены быть не могут. Господину критику думается, что буде надобно цвет зеленый, то всякий зеленый цвет хорош. Нет, часто бывает весьма нужно подобрать тени оного, чтоб удовольствовать глаза приятным видом; но разум, душевное наше око, может ли быть доволен, когда мысль изображена словами, не выражающими всю ее тонкость?

«Синонимы изобретены на тот конец, чтоб попеременно употреблять в пространных сочинениях одно и то же значащие слова, а не для превращения оных в другой смысл».

Сие рассуждение госп[одина] критика жалко слышать. Уже давно решено философами, что одно и то же значащих слов нет на свете. Как же быть им изобретенными на тот конец, чтоб в пространных сочинениях употреблять их попеременно? Если станем рассматривать, в чем состоит сходство синонимов, то найдем, что одно слово не объемлет никогда всего пространства и всей силы знаменования другого слова и что все сходство между ними состоит только в главной идее. Неужели многословие составляет изобилие языка? И какое было бы его дурацкое богатство, если б десять или больше слов изображали в нем одну только идею? Тут память бы лишь тщетно обременялась. Тут один бы слух чувствовал разность в звуке слов, но разум не вкушал бы никакого удовольствия, не ощущая ни силы, ни точности, ни пространства, ни тонкости, каковые могут иметь человеческие мысли. Судя по такой критике, я думаю, что если б г. критик был повар, то б, конечно, в большой обед поставил он с одним кушаньем блюд тридцать.

130. «Шаль может быть и весьма умный человек, но, по многокровному и пылкому сложению своему, трогаясь мелочью, выступает из границ благопристойности».

Шаль, конечно, не дурак, но не могу без добрых порук поверить критику, чтоб шаль мог быть весьма умный человек; напротив того, мне кажется, что весьма умный человек никогда не унизит себя быть шалью. Я также думаю, что кто, по многокровному и пылкому сложению своему, трогаясь мелочью, как напр, маленькими грамматическими ошибками, выступает из границ благопристойности, критикуя то, чего не понимает, тот отнюдь не может назваться шалью: надлежит приискать для него в синонимах другое имя.

«Глупец тот, который не соображает действий с последствиями, а не тот, которого ум ограничен».

Издатель Опыта российского сословника никогда не сказывал, чтоб глупец был тот, которого ум ограничен. Он сказал, что глупец тот, которого ум весьма ограничен. Слово весьма критик или не прочитал, или с намерением пропустил. В первом случае дурно критиковать, не выучась читать; в другом же умышленное пропущение такого слова, которое содержит в себе всю важность и смысл периода, не доказывало бы доброй его совести. От пропущения слова весьма вышло не только великое дурачество, но еще выведено критиком глупейшее заключение. «Потому и все мы, — говорит он, — должны назваться глупцами, имея от природы ограниченные умы».

Всего смешнее, что сие нелепое заключение выходит необходимо из объяснения, которое сам критик дает слову глупец. Он говорит, что глупец тот, который не соображает действий с последствиями, но как от сего точно несоображения все люди делают ошибки, то из мнения г. критика выходит необходимо, что и все люди должны назваться глупцами.

«Для исследования ж таких речений нужно знать философию».

Сие напоминание весьма забавно в устах такого критика, который не умел и прочитать того, что критикует.