Собрание сочинений в 3-х томах. Том 1

В результате Лохвицкая оказалась в некоем вакууме. Она не находила понимания ни в семье, ни в литературном окружении, ни у читателей. Надо думать, что такое положение было для нее весьма тяжело, однако тяжелее всего был разрыв с другом, единомышленником и возлюбленным – Бальмонтом. Их встречи вновь прекратились, последняя, по-видимому, относится к 1901 году. Роковую роль сыграло, вероятно, то, что в отсутствии личного общения Бальмонт, продолжая стихотворную перекличку, не мог оценить чувств предмета своей страсти. Лохвицкая не случайно подметила, что в нем «нет участья». Роль палача, которую он охотно играет в стихах той поры, выглядит чудовищно при сопоставлении с той ролью затравленной жертвы, в которой нередко выступает лирическая героиня Лохвицкой (а в сущности – сама поэтесса).

Единственное письмо Бальмонта, сохранившееся в архиве Лохвицкой[37], официально по тону, не содержит ни приветствия, ни обращения и посвящено исключительно творчеству. Однако многое в нем читается между строк. Так, например, Бальмонт спрашивает Лохвицкую, каково ее впечатление от Гауптмана. Вероятно, имеется в виду переведенная им поэма «Потонувший колокол», которая стала для обоих поэтов еще одним предметом стихотворного диалога.

Посвящение Лохвицкой страстно-эротического цикла «Зачарованный грот», а на деле – практически всего сборника «Будем как солнце» (так как «солнечную» тематику первой открыла именно она в своем раннем стихотворении «К солнцу») было, как минимум, вопиющей бестактностью, что заметили даже критики Лохвицкой, такие, как обозреватель одиозно-официозной газеты «Новое время» В.П. Буренин: «Не знаешь, чему более удивляться: неприличию ли скандалиста, издевающегося над поэтессой, во всяком случае, талантливой, или его упадочной тупости, т. к. он не в состоянии понять, что г-же Лохвицкой “не поздоровится от этаких похвал”»[38]. О негативной реакции самой Лохвицкой на творчество Бальмонта этого периода свидетельствует Фидлер, записывая 30 декабря 1903 года: «Вчера и сегодня я наносил благодарственные визиты писательницам, принявшим участие в юбилейном обеде в мою честь <…> Лохвицкая сказала (сегодня) о Бальмонте, что как поэт он сделался банкротом, причем злостным, поскольку сам з н а е т, какую он пишет чушь»[39].

Сложно сказать, какие цели преследовал Бальмонт. Если не считать его алкоголических «отпадений», он не был жестоким человеком. Возможно, нарушая все границы и подвергая возлюбленную откровенному глумлению, он рассчитывал рано или поздно освободить ее от предрассудков, которыми, по его мнению, она была опутана. Во всяком случае, даже в этой ненависти было еще очень много любви. Это время триумфальных успехов Бальмонта, – как на поэтическом поприще, так и в личной жизни. Вполне благополучный брак со свободомыслящей Екатериной Андреевой совмещается у него с бесчисленными романами, один из которых – с Еленой Цветковской – оказался наиболее прочным. В отличие от душевно уравновешенной Андреевой, Цветковская готова была полностью погрузиться в миф, творимый Бальмонтом. Попутно Бальмонт ведет переписку с Брюсовым, где делится с ним сокровенными переживаниями, до конца непонятными со стороны, но, судя по многочисленным отсылкам к образам переклички с Лохвицкой, непосредственно связанными с ней. Неожиданная и реальная смерть Лохвицкой 27 августа 1905 года легла водоразделом в этой странной поэтической игре.