Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

Трепета перед чем-то неопределенным, таинственным Лука Лукич не знал, а в молитвах просил не милости, а справедливости, взывал не к чувствам вселенских хозяев, а к их разуму. Он доказывал богу, что эдак делать негоже, надо сделать по-другому, подумавши, а не с кондачка. С богом он чувствовал себя просто, — не унижаясь перед ним, он признавал его авторитет и старшинство.

Веруя таким образом, Лука Лукич был убежден в нерушимости мирового порядка. Краеугольным камнем его жизненной философии было часто повторяемое им суждение, которое он считал непреложной истиной: «Над миром — бог, над землей — царь, над семьей — я. Вынь-ка отсюда хоть единый кирпичик, все и полетит к чертовой бабушке. Семья сильна, пока над ней крыша одна».

Нарушение этого порядка, установленного очень давно, казалось Луке Лукичу гибельным прежде всего для самих мужиков, которые благодаря многочисленности и любви к работе представляют опору всяческого благочиния. Без благочиния мужиками овладеют смутьяны, а от смутьянов один разор.

Весной, когда лошади и коровы едва держались на ногах от бескормицы, Лука Лукич падал духом; тяжелый груз, взваленный на его старые плечи, мог бы сломать его. Он держался силой своего духа и нравственной поддержкой друзей и единомышленников.

8

С людьми своего возраста Лука Лукич не дружил, очевидно, по той причине, что все старики на один крой. Ходил в его приятелях Фрол Петрович Баев с Большого порядка, человек средних лет, эдакий бычок, упитанный, коротконогий, упрямый и спорщик отчаянный. Хозяйство он держал ни бедное, ни богатое — так, серединка на половинку. «Нахалов» Фрол Петрович терпеть не мог, к «дурачкам» относился с добродушной иронией, на сходках ругался и спорил до хрипоты. Вероятно, за эту страстность в отстаивании своих мыслей Лука Лукич и любил Фрола.

Ближайшим и вернейшим другом Луки Лукича и вечным «супротивником» был молодой мужик Андрей Андреевич Козлов. Звали его обычно Козлом. Жиденький мужичонка с испитым лицом, украшенным узкой и реденькой рыжеватой бородкой, жил в ветхой, полуразвалившейся избенке на Дурачьем конце, и никто не мог понять, как она держится.

Передняя стена избы наклонилась; колья и слеги подпирали ее и не давали ей упасть. Крыша большую часть года стояла оголенной — солома с нее шла на корм скотине. В оконных рамах недоставало стекол — их заменяла бумага.

Восемнадцать квадратных аршин, ограниченных серыми, вымазанными известкой стенами, печь, занимавшая добрую четверть помещения, земляной пол, три крохотных оконца, стол, лавки вдоль стен, поставец для посуды — такова была внутренность жилища, где обитали шесть душ.

В иных двориковских избах стены оклеивались разноцветными картинками из-под мыла или конфет. Таких картинок у Андрея Андреевича не водилось по той причине, что конфет он никогда не покупал, а мыло если и покупал, то лишь такое, к которому никаких оберток не полагалось.

Мыло шло на стирку только в зимнее время. Летом жена Андрея Андреевича, Марфа, стирала бельишко глиной, надеясь при этом не столько на глину, сколько на свои руки. Не было ей покоя и ночью — ребята часто хворали: летом — животами, зимой — от угара и простуды.

Избу она содержала в чистоте, пол всегда был выметен, стол и лавки выскоблены, посуда блестела, грубая конопляная дерюга у дверей часто стиралась. Но как Марфа ни холила разваливавшуюся хатенку, света от того не прибавлялось, теплее не становилось, из окон не переставало дуть, земляной пол оставался тем же, земляным…

В осенние и весенние дни, когда на дворе было грязно, Марфа застилала пол соломой. Но менять солому часто Марфа не могла — ее негде было взять.

В жизни Андрея Андреевича солома была такой вещью, без которой он не мог себе представить существование семьи.

Соломой Андрей Андреевич покрывал избу, солома шла на корм и подстилку лошади и корове; соломой топилась прожорливая печь, на соломе спала семья.

Солома и ржаной хлеб — в них была вся сила, и они зависели друг от друга, будучи заключены в некий колдовской круг.

9

Зимой печка не согревала дырявую избу, да и сложена печь была плохо — дымила, чадила. Сберегая тепло, Марфа спешила закрывать трубу, угар валил с ног и детей и взрослых; вода в кадке застывала, ноги у ребятишек коченели — старые тулупы и поддевки, служившие вместо одеял, не согревали их.

За ночь на окнах намерзал толстый слой льда, углы покрывались инеем и промерзала дверь.

Марфа вставала рано. Она вздувала гасник — жестянку, наполненную маслом, с плавающим в нем фитилем. Еле мерцающий огонек освещал лишь небольшое пространство вокруг.

Ни шить, ни вязать при таком свете, казалось бы, не было возможности, но Марфа шила и вязала при колеблющемся свете крошечной лампады, драгоценные свойства которой заключались в том, что она требовала на весь длинный зимний день не более трех ложек масла.

Потрескивал фитиль, тонкой струйкой поднималась к потолку копоть, бормотали что-то во сне ребятишки, скрипел зубами Андрей Андреевич.