Собрание сочинений в 50 томах. Том 20. Ожерелье королевы

Филипп пристально взглянул на барона.

— Право, отец, — холодно сказал он, — мне кажется, что вы забываетесь.

— Нет, он просто удивителен, честное слово! — воскликнул старик, выпрямляясь и топая ногой. — Филипп, доставь мне удовольствие, объяснив, откуда ты только явился.

— Отец, — печальным голосом сказал шевалье, — мне страшно поверить…

— Чему?

— Тому, что или вы смеетесь надо мной, или…

— Или?..

— Простите, отец… или вы сходите с ума.

Старик схватил своего сына за руку таким нервным и энергичным движением, что молодой человек поморщился от боли.

— Слушайте, господин Филипп, — сказал старик. — Америка очень далека от Парижа, мне это известно.

— Да, отец, очень далека, — повторил Филипп. — Но я совершенно не понимаю, что вы хотите сказать. Объясните же, прошу вас.

— Это страна, где нет ни короля, ни королевы.

— Ни подданных.

— Прекрасно! Ни подданных, господин философ. Я этого не отрицаю, да этот вопрос меня нисколько не интересует и для меня безразличен; но что мне не безразлично, что меня огорчает и унижает, — это боязнь также поверить одному…

— Чему, отец? Во всяком случае, я думаю, что мотивы наших опасений совершенно различны.

— Мое опасение заключается в том, сын мой, не глупец ли ты, что было бы непростительно для такого малого. Да посмотри же, посмотри!

— Смотрю, сударь.

— Королева обернулась, и уже в третий раз; да, сударь, королева оборачивалась три раза и, смотрите, оборачивается опять… И кого же она ищет? Господина глупца, господина пуританина, господина американца! О!!

И маленький старичок прикусил — не зубами, а лишь деснами — серую замшевую перчатку, в которой могли бы поместиться две такие руки, как его.

— Ну хорошо, сударь. Если это так, что, впрочем, сомнительно, то почему вы думаете, что она ищет меня?

— И — повторил, весь дрожа, старик. — Он говорит: "Если? Это так"?! Нет, в этом человеке не моя кровь, он не Таверне!

— Действительно, во мне не ваша кровь, — пробормотал Филипп. — Должен ли я возблагодарить за это Бога? — прибавил он тихо, поднимая глаза к небу.

— Сударь, — сказал старик, — я вам говорю, что королева вас требует; сударь, я вам говорю, что королева вас ищет.

— У вас хорошее зрение, отец, — отвечал сухо Филипп.

— Ну же, — продолжал более ласково барон, стараясь сдержать свое нетерпение, — дай мне объяснить тебе. Конечно, ты прав со своей точки зрения, но на моей стороне опыт. Послушай, милый Филипп, мужчина ты или нет?

Филипп пожал слегка плечами и ничего не ответил.

В эту минуту отец, видя, что напрасно ждет ответа, решился, скорее из презрения, чем по необходимости, взглянуть прямо на сына и с огорчением заметил тогда, сколько достоинства, глубокой сдержанности и непобедимой воли было в выражении лица молодого человека, который облекся в такую броню для борьбы за добро.

Однако он не выказал своего неудовольствия, а провел мягкой муфтой по покрасневшему кончику носа и продолжал голосом таким же сладкозвучным, каким обращался Орфей к фессалийским скалам:

— Филипп, друг мой, выслушай меня!

— Э, — заметил молодой человек, — мне кажется, я только это и делаю уже четверть часа.

"Ну, — подумал старик, — погоди, я тебя заставлю сойти с высоты твоего величия, господин американец. У тебя, колосс, верно, также есть своя слабая сторона: дай мне только вцепиться в нее своими старыми когтями… и ты увидишь…"

— Ты не заметил одного обстоятельства? — спросил он громко.

— Какого именно?

— Делающего честь твоей наивности.

— Говорите, сударь.

— Все очень просто: ты возвращаешься из Америки, куда ты уехал в такое время, когда был только король, но не было королевы, кроме Дюбарри, мало заслуживавшей почтения. Ты возвращаешься, видишь королеву и говоришь себе: будем относиться к ней с почтением.

— Конечно.

— Бедное дитя! — сказал старик.

И он спрятал лицо в муфту, стараясь заглушить одновременно и приступ кашля и взрыв смеха.

— Как, — сказал Филипп, — вы жалеете меня за то, что я уважаю королевский сан? Вы, Таверне-Мезон-Руж, вы, носящий одну из славных дворянских фамилий Франции?

— Да я тебе говорю не про королевский сан, а про королеву.

— Вы считаете, что это не одно и то же?

— Черт побери! Что такое королевский сан? Корона.

Этого никто и не касается! Кто такая королева? Женщина. О, женщина, это дело другое, к ней можно прикоснуться.

— Можно прикоснуться! — воскликнул Филипп, краснея одновременно от гнева и от презрения и сделав такой благородный жест рукой, что ни одна женщина, увидев это, не могла бы не полюбить его, ни одна королева не могла бы не восхититься им.

— Ты не веришь! Так спроси, — продолжал маленький старичок тихим, но каким-то злобным тоном, сопровождая свои слова циничной улыбкой, — об этом господина де Куаньи, господина де Лозена, господина де Водрёя.

— Замолчите, замолчите, отец! — воскликнул глухим голосом Филипп. — Или я, не имея возможности нанести вам за это тройное кощунство три удара шпаги, клянусь вам, немедленно и без всякой жалости нанесу их сам себе.

Таверне отступил на шаг, сделал пируэт, которые любил проделывать в свои тридцать лет Ришелье, и потряс муфтой.