Собрание сочинений в 50 томах. Том 4. Королева Марго

Она прочла все это про себя и затем, уже вполголоса, заговорила:

— Шесть часов — на лихорадку, двенадцать часов — на общее воспаление, двенадцать часов — на гангрену, шесть — на агонию, — всего тридцать шесть часов. Теперь предположим, что всасывание пойдет медленнее, чем растворение в желудке, тогда вместо тридцати шести часов понадобится сорок, допустим даже — сорок восемь; да, сорока восьми часов будет достаточно. Но почему же не слег он, Генрих? Потому, во-первых, что он мужчина, во-вторых, он крепкого сложения, а может быть, оттого, что после поцелуев он пил, а после питья вытер губы.

Екатерина с нетерпением ждала обеденного часа: Генрих ежедневно обедал за королевским столом. Он пришел, но тоже пожаловался на плохое самочувствие, ничего не ел и ушел сразу после обеда, сказав, что не спал всю ночь и чувствует неодолимую потребность выспаться.

Екатерина прислушалась к его неровным удаляющимся шагам и послала проследить за ним. Ей донесли, что король Наваррский пошел к баронессе де Сов.

"Сегодня вечером, — говорила она про себя, — Генрих будет отравлен окончательно, быть может, в первый раз отравление оказалось недостаточным по какой-нибудь случайности".

Генрих действительно отправился к баронессе де Сов, но только с целью убедить ее, чтобы она продолжала играть роль больной.

На следующий день Генрих все утро не выходил из своей комнаты и не пришел обедать к королю.

Екатерина ликовала. Накануне утром она отослала Амбруаза Парэ в Сен-Жермен, где занемог ее любимый слуга: ей было необходимо, чтобы к баронессе де Сов и Генриху позвали преданного ей врача, который бы сказал то, что она прикажет. Если бы, вопреки ее желанию, в это дело впутался какой-нибудь другой врач и новое отравление открылось, ужаснув весь двор, уже напуганный рассказами о многих отравлениях, Екатерина рассчитывала воспользоваться слухами о ревности Маргариты к предмету любовной страсти ее супруга. Читатель помнит, что королева-мать при всяком удобном случае распространялась о вспышках ревности у Маргариты и, между прочим, во время прогулки к расцветшему боярышнику сказала своей дочери в присутствии нескольких придворных дам и кавалеров:

— Оказывается, вы ревнивы, Маргарита?

Екатерина придала своему лицу соответствующее выражение и ждала с минуты на минуту, что дверь отворится, войдет какой-нибудь бледный, перепуганный служитель и доложит:

— Ваше величество, король Наваррский при смерти, а баронесса де Сов скончалась!

Пробило четыре часа пополудни. Екатерина заканчивала полдник в птичьем вольере, где раздавала крошки бисквита редким птичкам, которых кормила из своих рук; и хотя выражение ее лица было, как всегда, спокойно, даже мрачно, но при малейшем шуме сердце ее начинало учащенно биться.

Вдруг дверь распахнулась, и вошел командир королевской охраны:

— Ваше величество, король Наваррский…

— Болен? — перебила его королева-мать.

— Слава Богу, нет, ваше величество.

— Тогда что же?

— Король Наваррский здесь.

— Что ему нужно?

— Он принес вашему величеству маленькую обезьянку очень редкой породы.

В это мгновение вошел сам Генрих, держа в руке корзинку и лаская лежавшую в ней уистити. Он улыбался, как будто всецело занятый очаровательным животным, которое он нес; но, при всем кажущемся увлечении своим занятием, он сохранял способность с одного взгляда оценивать положение вещей — способность, которой отличался Генрих в трудных обстоятельствах. Екатерина побледнела и становилась тем бледнее, чем яснее видела здоровый румянец на щеках подходившего к ней молодого человека. Королева-мать не могла прийти в себя от этого удара. Она машинально приняла подарок, смутилась, поблагодарила Генриха и одобрила его хороший вид.

— С особым удовольствием вижу вас, сын мой, в добром здравии, так как слышала, будто вы занемогли; да, помнится, вы и при мне жаловались на нездоровье. Но теперь я понимаю, — сказала она, силясь улыбнуться, — это было лишь предлогом, чтобы уйти.

— Нет, ваше величество, я в самом деле был болен, — ответил Генрих, — но одно лекарство, известное у нас в горах и завещанное мне покойной матерью, излечило мою болезнь.

— A-а! Вы дадите мне его рецепт, да, Генрих? — сказала Екатерина, улыбаясь уже по-настоящему, но с иронией, которой не могла скрыть.

"Какое-то противоядие, — подумала Екатерина, — но мы придумаем что-нибудь другое, а впрочем, не стоит: он заметил, что баронесса де Сов вдруг заболела, и насторожился. Честное слово, можно подумать, что десница Божия простерлась над этим человеком".

Екатерина нетерпеливо ждала ночи: Шарлотта не появлялась. Во время игры в карты королева-мать справилась о ее здоровье и получила ответ, что состояние здоровья баронессы де Сов все ухудшается.

Весь вечер Екатерина провела в тревоге, возбуждая у всех мучительный вопрос: каковы же ее мысли, если они вызывают такое явное выражение смятения на этом лице, обычно неподвижном?