Король Наваррский подошел к двери, которая вела в его покои, и прислушался. Внутри все было тихо. Кроме того, Шарлотта посоветовала ему зайти к себе, значит, там не было ничего опасного. Он быстро заглянул в переднюю: никого! Ничто не говорило и о том, что здесь что-то произошло.
"Ортона в самом деле нет", — сказал он про себя и прошел в следующую комнату. Там ему все стало ясно.
Хотя воды и не жалели, но всюду на полу виднелись большие красноватые разводы; одно кресло изуродовано; в занавесках полога — дырки от ударов шпаг; венецианское зеркало пробито пулей; окровавленная рука оставила на стене страшный отпечаток, говоривший о том, что эта безмолвная комната еще совсем недавно была свидетельницей борьбы не на жизнь, а на смерть.
Генрих Наваррский еще раз обвел взглядом следы борьбы, отер рукою выступивший на лбу пот и прошептал:
— Да-а! Теперь я понимаю, что за услугу мне оказал король; какие-то люди приходили сюда меня убить… А де Му и? Что сделали с де Муи? Мерзавцы! Они его убили!
Как герцогу Алансонскому хотелось поскорее рассказать Генриху о событиях этой ночи, так и самому Генриху не терпелось узнать о том, что произошло. Бросив на окружавшие его предметы последний мрачный взор, он выбежал в коридор, убедился, что никого нет, быстро открыл приотворенную дверь, тщательно запер ее за собой и проскочил к герцогу Алансонскому.
Герцог ждал его в первой комнате, он быстро схватил Генриха за руку и, приложив палец к губам в знак молчания, увлек короля Наваррского в отдельный круглый кабинетик, помещавшийся в башенке и благодаря этому совершенно недоступный для шпионства.
— Ах, брат мой, какая ужасная ночь! — сказал герцог.
— А что случилось?
— Хотели вас арестовать.
— Меня?
— Да, вас.
— За что?
— Не знаю. Где вы были?
— Король с вечера увел меня с собою в город.
— Значит, он знал, — сказал герцог. — Но если вас не было дома, то кто же был у вас?
— А разве кто-нибудь у меня был? — спросил Генрих, будто не зная, о ком идет речь.
— Да, какой-то мужчина. Услыхав шум, я побежал к вам на помощь, но было уже поздно.
— А его арестовали? — спросил Генрих с мучительной тревогой.
— Нет, он опасно ранил Морвеля, убил двух стражей и убежал.
— Молодец де Муи!
— Так это был де Муи? — встрепенулся герцог.
Генрих почувствовал свой промах.
— Я так предполагаю, — ответил он, — потому что назначал ему свидание с целью сговориться о вашем бегстве и заявить, что все свои права на наваррский престол я уступаю вам.
— Если это станет известно, мы погибли, — побледнев, сказал герцог Алансонский.
— Да, несомненно, Морвель скажет.
— Морвель ранен шпагой в горло; я спрашивал хирурга, который делал перевязку, и тот сказал, что раньше чем через неделю Морвель не сможет произнести ни одного слова.
— Неделя! Для де Муи это больше, чем нужно, чтобы оказаться в полной безопасности.
— В конце концов, это мог быть и не де Муи, — сказал герцог Алансонский.
— Вы так думаете? — спросил Генрих.
— Да. Ведь человек так быстро скрылся, что заметили только его вишневый плащ.
— В самом деле, — ответил Генрих, — такой плащ больше подходит какому-нибудь дамскому угоднику, а не солдату. Никому в голову не придет подозревать в де Муи обладателя вишневого плаща.
— Нет, — сказал герцог, — уж если кого и заподозрят, так скорее… — Герцог запнулся.
— …Ла Моля, — продолжил Генрих.
— Разумеется! Я и сам, глядя на бежавшего, подумал, что это Ла Моль.
— Вы и сами думали? Тогда вполне возможно, что это был Ла Моль.
— Он ничего не знает? — спросил герцог Алансонский.
— Ровно ничего, во всяком случае, важного, — ответил Генрих.
— Теперь я уверен, что это был он.
— Черт возьми! — сказал Генрих. — Если так, то это очень огорчит королеву Наваррскую — она принимает в нем большое участие.
— Участие? — переспросил герцог в замешательстве.
— Конечно, Франсуа. Разве вы забыли, что вам его рекомендовала ваша сестра?
— Верно, — ответил герцог упавшим голосом. — Поэтому мне и хотелось быть ему полезным — настолько, что я из опасения, как бы его вишневый плащ не навлек подозрений, поднялся к нему в комнату и унес плащ к себе.
— Что умно, то умно, — ответил Генрих. — Теперь я мог бы не только биться об заклад, но даже поклясться, что это был Ла Моль.
— Даже в суде? — спросил герцог.
— Ну конечно, — ответил Генрих. — Наверное, он приходил ко мне с каким-нибудь поручением от королевы Маргариты.
— Если бы я был уверен, что вы выступите свидетелем, я бы выступил против него как обвинитель, — сказал герцог.
— Если вы, Франсуа, выступите с обвинением, то, разумеется, я не стану вас опровергать.
— А королева? — спросил герцог.
— Ах да, королева!
— Надо бы узнать, как поступит она.
— Это я беру на себя.
— А знаете что, братец? Ей, пожалуй, не будет смысла опровергать нас; ведь этот молодой человек прогремит теперь как храбрец, и слава ему не будет стоить ни гроша — он купит ее в кредит, на веру. Правда, весьма возможно, что ему придется это потерять вместе с процентами и капитал.
— Ничего не поделаешь! — ответил Генрих. — Ничто не дается даром в этом мире.