Собрание сочинений в 50 томах. Том 4. Королева Марго

— Ага! На этот раз почин сделан.

— Да, но вы чуть не прострелили меня насквозь.

— Берегитесь! Берегитесь! — крикнул Ла Юрьер.

Коконнас отскочил назад. Раненный пулей незнакомец приподнялся на одно колено и, горя местью, хотел ударить Коконнаса кинжалом, но трактирщик вовремя предостерег пьемонтца.

— Ах, гадина! — прорычал Коконнас, набросился на своего врага, три раза вонзил ему в грудь шпагу по самую рукоять и, оставив его биться в предсмертных судорогах, крикнул:

— А теперь к адмиралу, к адмиралу!

— Эге, дорогой мой дворянин, вы, кажется, входите во вкус, — сказал Морвель.

— Да, — ответил Коконнас. — Запах ли пороха пьянит меня, или волнует вид крови, но меня так и тянет убивать. Это своего рода облава на людей. До сих пор я так охотился только на волков и медведей, но, честное слово, облава на людей мне кажется гораздо интереснее!

И все трое побежали к адмиралу.

VIII БОЙНЯ

Дом, отведенный адмиралу, стоял, как мы сказали, на улице Бетизи. Он представлял собой большое здание в глубине двора, выходившее двумя крыльями на улицу. Ворота и две калитки в каменной ограде, отделявшей дом от улицы, вели во двор.

Когда три наших сторонника герцога Гиза выбежали на улицу Бетизи, продолжавшую улицу Фосе-Сен-Жермен-Л’(Эсеру а, они увидели, что дом адмирала окружен швейцарской стражей, солдатами и вооруженными горожанами. В руках у них мелькали пики, шпаги и аркебузы, а некоторые держали факелы и освещали эту сцену погребальным колеблющимся светом, который, следуя движениям факелоносцев, то падал на мостовую, то полз по стенам вверх, то пробегал по этому живому морю, где каждый предмет вооружения отсвечивал своим особым блеском. Вокруг, на близлежащих улицах — Тиршап, Этьен и Бертен-Пуаре, — свершалось страшное дело. Слышались пронзительные крики, громыхали выстрелы, и время от времени какой-нибудь несчастный гугенот, бледный, окровавленный, полуодетый, большими прыжками, как преследуемая лань, вбегал в зловещий световой круг, где, точно демоны, метались люди.

Через минуту Коконнас, Морвель и Ла Юрьер, встреченные, по их белым крестам, громкими приветствиями, очутились в самой гуще толпы, тяжело дышавшей и тесно сомкнутой, как стая гончих. Они, конечно, не пробрались бы сквозь нее, но многие, узнав Морвеля, дали ему дорогу. Коконнас и Ла Юрьер протиснулись вслед за ним, и все трое очутились во дворе, так как ворота и две калитки были выломаны. Посреди двора на пустом пространстве, почтительно освобожденном для него убийцами, стоял человек; он опирался на обнаженную шпагу и не сводил глаз с балкона, выступавшего перед стеклянной дверью в центре здания на высоте около пятнадцати футов от земли. Этот человек нетерпеливо притопывал ногой и время от времени оборачивался, чтобы задать вопрос стоявшим ближе к нему людям.

— Его нет! — сказал он. — Никого!.. Наверно, его предупредили, и он бежал. Дю Гаст, как вы думаете?

— Это невозможно, ваша светлость.

— Почему? Вы же мне сами говорили, что за минуту до нашего прихода какой-то человек без шляпы, с обнаженной шпагой в руке, бежавший точно от погони, постучал в ворота и его впустили.

— Верно, ваша светлость! Но почти сейчас же вслед за ним пришел Бем, ворота были выломаны, и дом окружен. Человек действительно вошел, но выйти он не мог никак.

— Эге! Если не ошибаюсь, ведь это герцог Гиз? — спросил Коконнас мэтра Ла Юрьера.

— Он самый. Да, великий Генрих Гиз собственной персоной, и он, наверно, дожидается, когда выйдет адмирал, чтобы разделаться с ним так же, как адмирал разделался с его отцом. Каждому свой черед, а сегодня, слава Богу, пришел наш.

— Эй! Бем! Эй! — громко крикнул герцог. — Неужели еще не кончили?

И острием своей тоже нетерпеливой шпаги он высек искры из каменной мостовой двора.

В доме послышались какие-то крики, затем выстрелы, громкий топот и звяканье оружия. Потом все разом стихло.

Герцог рванулся к дому.

— Ваша светлость, ваша светлость! — сказал Дю Гаст, останавливая герцога. — Ваше достоинство требует, чтоб вы остались здесь и ждали.

— Ты прав, Дю Гаст! Спасибо! Я подожду. Но, по правде говоря, я умираю от нетерпения и беспокойства. А вдруг он улизнул!

Теперь топот ног в доме стал слышнее, и на оконных стеклах второго этажа заиграли красные отблески, как при пожаре.

Стеклянная дверь, не один раз привлекавшая взоры герцога, распахнулась, или, вернее, разлетелась вдребезги, и на балконе появился человек, лицо его было бледно, шея залита кровью.

— Бем! Наконец-то! — крикнул герцог. — Ну что? Что?

— Стесь! Фот! Фот! — спокойно ответил немец, затем нагнулся, и через несколько секунд стал с усилием разгибаться, видимо поднимая какую-то большую тяжесть.

— А где остальные, где остальные? — нетерпеливо спросил герцог.

— Остальные коншают остальных.

— А ты что делаешь?

— Сейшас уфитите; отойтить насат немношко.

Герцог сделал шаг назад.

В эту минуту стало видно и то, что немец с таким усилием подтягивал к себе.

Это было тело старика.

Бем перевалил его через перила балкона и бросил к ногам своего хозяина.