Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Эмиль из Лённеберги и др.

«Во-первых, жалко маму, ведь ей так и не видать этих липучек. Во-вторых, она все равно их купит рано или поздно, уж я-то знаю. И тогда будет жалко папу, которому придется побираться с нищенским посохом в руках. Но, — подумал он, — если все равно придется побираться, то ведь мне лучше было б, к примеру, взяться за нищенский посох уже теперь и выклянчить денег, чтобы купить липучки до того, как мы обнищаем. Да, смотри-ка, стоит только пораскинуть мозгами, как все устраивается. Так я и знал!»

На другой день Эмиль забрался в заросли орешника на коровьем выгоне и принес оттуда подходящую ветку. Из нее он вырезал себе в столярной один из самых красивых на свете нищенских посохов. Вообще-то Эмиль умел обращаться с поделочным ножом так, что любо-дорого смотреть! Да, потому что после каждой озорной проделки он вырезал одного деревянного человечка за другим. У него на полке в столярной скопилось их уже 324. Вот и нищенский посох был сработан рукой мастера — сразу видно. Эмиль украсил весь посох разными вензелями и тонкими завитушками, а как раз посреди завитушек он вырезал так красиво: «НИЩЕНСКИЙ ПОСОХ ЭМИЛЯ СВЕНССОНА». Попрошайничать с таким посохом — одно удовольствие.

Но, конечно, все в Лённеберге знали Эмиля как облупленного — все его выходки и проделки. Поэтому он понимал, что ни один человек во всем приходе ему и гроша ломаного не даст.

«Но вот если они не узнают меня, тогда, может… — думал он. — Мне надо чуточку измениться!..»

На другой день было воскресенье, и Эмиль решил, что вот сегодня все и произойдет. Его мама, и папа, и маленькая Ида поехали в церковь, Альфред спал в людской, а Лина сидела на крыльце и настырно распевала во все горло, чтобы заставить его проснуться:

Зачем завлек мое младое сердце,
Зачем меня заставил полюбить?
Зачем меня ты разлюбил так быстро,
Зачем, зачем покинул ты меня?

А Эмиль тем временем оставался один в горнице. Он сразу же начал переодеваться, чтобы превратиться в нищего ребенка. Это ему прекрасно удалось. Он сам чуть не заплакал, когда увидел себя в зеркале в отцовской шляпе с широкими, опущенными вниз полями, прикрывавшими ему глаза, и в старом отцовском пиджаке, волочившемся чуть ли не по полу. Из-под пиджака высовывались голые грязные мальчишеские ноги. И таким же черным от сажи было его лицо, словно у него в разнесчастной его бедности не хватало средств даже на то, чтобы купить мыло и умыться. Такого душераздирающе нищего ребенка в Лённеберге никогда прежде не видывали, уж это точно, и Эмиль сказал осуждающе:

— Тот, кто не подаст мне такую милостыню, чтоб ее хватило хотя бы на одну липучку, тот — просто скотина, да еще к тому же и бессердечная!

Но разве можно надеяться на этих скупердяев из Лённеберги? И Эмиль надумал начать с пасторской усадьбы. Он точно знал, что жена пастора дома. Пастор был в это время в церкви и читал проповедь, а его домочадцы тоже должны были отправиться туда, хотят они того или нет. Но все в приходе, и Эмиль в том числе, знали, что жена пастора с места двинуться не может, так как у нее болит нога.

«Она добрая и к тому же еще плоховато видит, — подумал Эмиль. — Никакого риска, что она меня узнает».

В это прекрасное воскресное утро жена пастора сидела под высокой рябиной на пасторском дворе и скучала. Ее больная нога лежала на скамеечке, а рядом, на маленьком столике, стояли сок и булочки. Она страшно устала сидеть без дела. И поэтому очень оживилась, увидев маленького мальчика, который как раз входил в калитку с нищенским посохом в руках. Ах, как ужасно живется этим несчастным нищим детям! И как они одеты! К этому ребенку надо быть подобрее!

Эмиль остановился на почтительном расстоянии от пасторши и запел:

Я нищ и гол, я бос и наг,
Но весел я всегда…

Это была прекрасная и благочестивая песня, которую Эмиль выучил в воскресной школе. И когда он спел ее целиком, у жены пастора в глазах стояли слезы.

— Подойди ко мне, дружок, — сказала она. — Тебе в самом деле живется так трудно?

— Да, могу поклясться! — ответил Эмиль.

— Дома у вас, верно, нищета? Есть ли у вас какая-нибудь еда?

Эмиль покачал головой.

— He-а… большей частью мухи!

— Вы едите мух?! — в ужасе вскричала пасторша.

— He-а… пока еще нет, — чистосердечно признался Эмиль. — Но, может, и придется еще их есть!

Раньше ему это и в голову не приходило, но Эмиль с необычайной легкостью мог внушить себе любую дурость. И в самом деле, кто знает, что приходится есть несчастному нищему ребенку?! Теперь и у Эмиля на глазах выступили слезы.

«Этот мальчишка битком набит всякими выдумками и дурацкими проделками!» — не раз говаривала Лина. И она была права. Потому что в эту минуту, стоя на пасторском дворе, Эмиль совершенно явственно ощущал себя несчастным нищим ребенком, которому вскоре придется есть мух. И от одной мысли об этом он громко заревел.