Собрание сочинений в 6 томах. Том 4

Не желая сдаваться, коммивояжер проговорил срывающимся от обиды голосом:

— А если кто-нибудь нападет на вашу жену, тогда что?

Кандидат в президенты устремил через весь стол долгий взгляд на тучного, болезненно-бледного коммивояжера и сказал веско и с достоинством, точно отражая реплику с места на политическом собрании:

— Я никогда не утверждал, сэр, что с исчезновением кислот из организма исчезнут и взрывы всех наших страстей. Если бы на миссис Смит совершили нападение, а в руке у меня оказалось бы в тот момент оружие, не могу поручиться, что я не пустил бы его в ход. Мы не всегда выдерживаем нами же установленные нормы поведения.

— Браво, мистер Смит! — крикнул Джонс.

— Но потом я осудил бы себя за такой взрыв, сэр. Несомненно осудил бы.

5

В тот вечер мне понадобилось зайти перед обедом к казначею, не помню уж, по какому делу. Я застал его за письменным столом. Он надувал «привет из Франции», доводя его до размеров полицейской дубинки. Потом перевязал ему отверстие тесемочкой и вынул изо рта. Весь стол был завален огромными раздутыми фаллосами. Точно здесь свиней забивали.

— Завтра устраиваем прощальный концерт, — пояснил он мне, — а воздушных шаров у нас нет. Мистер Джонс подал идею пустить в ход вот это. — Я увидел, что на некоторых презервативах были нарисованы цветными чернилами смешные рожи. — У нас на борту только одна дама, — сказал казначей, — и вряд ли она поймет происхождение этих…

— Не забывайте, что она дама прогрессивная.

— В таком случае возражений с ее стороны не предвидится. И вообще, это же символы прогресса.

— Поскольку мы страдаем от кислот, не будем хотя бы передавать их по наследству нашим детям.

Он хихикнул и стал подрисовывать цветным карандашом одну из чудовищных рож. Оболочка повизгивала под его пальцами.

— Как вы думаете, в котором часу мы будем на месте в среду?

— Капитан рассчитывает пришвартоваться вечером.

— Хорошо бы успеть, пока не выключат свет. Наверное, до сих пор выключают?

— Да. Сами увидите, перемен к лучшему нет. Только к худшему. Выехать из города без полицейского пропуска теперь невозможно. На всех дорогах из Порт-о-Пренса заставы. Вряд ли вам удастся добраться до вашего отеля без того, чтобы вас не обыскали. Мы предупредили команду, если кто захочет в город, пусть делают это на свой страх и риск. Они, конечно, все равно пойдут. У мамаши Катрин двери всегда будут настежь.

— Что слышно о Бароне? — Так иногда называли президента в замену его обычного прозвища Папа Док. Мы облагораживали это невзрачное, колченогое существо титулом Барона Субботы, который в мифологии воду́ ^{12} слоняется по кладбищам во фраке и цилиндре, покуривая огромную сигару.

— Говорят, он уже три месяца нигде не показывается. Даже к окну не подходит полюбоваться оркестром у дворца. Кто знает, может, его и в живых нет. Если только он помрет от чего другого, а не от серебряной пули. Последние два рейса нам пришлось отменить заход в Кап-Аитьен. Город на военном положении. Слишком близко от доминиканской границы, и нас туда не пускают. — Он набрал воздуху и стал надувать очередной «привет из Франции». Пилочка на нем выпятилась, точно опухоль на темени, и каюту наполнил больничный запах резины. Он спросил: — Зачем вы туда возвращаетесь?

— Собственный отель так просто не бросают.

— Но вы же его бросили.

Я не собирался делиться с казначеем своими соображениями по этому поводу. Они были слишком интимны и слишком серьезны, если можно назвать серьезной путаную комедию нашей личной жизни. Казначей надул еще один «привет из Франции», а я подумал: существует, безусловно, какая-то сила, которая норовит, чтобы все важное для нас происходило при самых унизительных обстоятельствах. Мальчиком я верил в христианского бога. Жизнь под такой сенью была делом очень серьезным. Я чувствовал его воплощение в каждой трагедии. Он виделся мне сквозь lacrimae rerum [6], словно великан, окутанный шотландским туманом. Теперь, когда жизнь моя была на исходе, только чувство юмора помогало мне верить в него изредка. Жизнь — это комедия, а не трагедия, к которой меня готовили, и я подозревал, что некий всевластный шутник завладел всеми нами, кто едет на этом пароходе с греческим названием ^{13} (почему голландское пароходство задумало назвать свое судно по-гречески?), и теперь влечет всех нас к кульминационной точке комедии. Сколько раз приходилось мне слышать в толпе после конца спектакля на Шефтсбери-авеню или на Бродвее эту фразу: «Я хохотал до слез!»

— Какого вы мнения о мистере Джонсе? — спросил казначей.

— О майоре Джонсе? Разбираться в таких вопросах я предоставляю вам с капитаном. — Было ясно, что к нему тоже обращались, как и ко мне. Моя фамилия Браун, вероятно, делала меня более чувствительным к комедии Джонса.

Я взял со стола одну из огромных сосисок и сказал:

— А вы используете когда-нибудь эти штуки по их прямому назначению?

Казначей вздохнул.

— Увы, нет! Я уже в том возрасте, когда… Всякий раз crise de foi [7]. Стоит только воспылать.