Собрание сочинений в 9 тт. Том 10 (дополнительный)

Наконец он нашел работу. Конечно, не бог весть что — лаборант в благотворительной больнице в негритянском квартале, куда жертв алкоголя или людей с пулевыми или ножевыми ранениями доставляла обычно полиция, а его работа состояла в том, чтобы делать поступающим анализ на сифилис. — Для этого не нужно ни микроскопа, ни бумаги Вассермана, — сказал он ей в тот вечер. — Достаточно лишь немного света, чтобы разглядеть, к какой они принадлежат расе. — Под стеклянным фонарем в потолке она установила козлы и положила на них две доски, это сооружение она назвала своим рабочим столом, на котором она вот уже некоторое время забавлялась с гипсом, купленным в дешевой лавчонке, хотя он не обращал почти никакого внимания на то, что она делает. Сейчас она сидела за этим столом, склонившись с карандашом в руке над клочком бумаги, а он смотрел, как ее грубоватая ловкая рука рисует большие размашистые быстрые цифры.

— Значит, в месяц ты будешь зарабатывать вот столько, — сказала она. — А чтобы прожить месяц, нам нужно вот сколько. А вот сколько у нас есть, чтобы покрывать разницу. — Цифры были холодные, бесспорные, карандашные линии имели какой-то презрительный непроницаемый вид; кстати, теперь она сама следила за тем, чтобы он делал еженедельные переводы сестре, кроме того, она не забыла рассчитаться с ней за завтраки и неудачное посещение отеля в течение тех шести недель в Новом Орлеане. Потом возле последней цифры она написала дату, которая пришлась на начало сентября. — В этот день у нас не останется ни гроша.

И тогда он повторил то, что думал, сидя на скамейке в парке в тот день: — Ничего страшного. Мне просто нужно привыкнуть к любви. Раньше я никогда не пробовал, понимаешь, я отстал от своего возраста по крайней мере лет на десять. Я все еще двигаюсь накатом. Но скоро снова включу передачу.

— Да, — сказала она. Потом она смяла бумажку и, повернувшись, бросила ее в сторону. — Но это не важно. Весь вопрос в том, что нам есть — бифштексы или гамбургеры. А голод мы чувствуем не здесь, — она ударила его ладонью по животу. — Здесь только в кишках бурчание. Голод вот тут, — она прикоснулась к его груди. — Никогда не забывай об этом.

— Не забуду. Теперь не забуду.

— Но ты можешь забыть. Ты чувствовал голод тут, в животе, и поэтому боишься его. Потому что человек всегда боится того, что он пережил. Если бы ты был влюблен раньше, ты бы не сел в тот поезд. Верно я говорю?

— Да, — сказал он. — Да. Да.

— Поэтому дело не только в том, чтобы научить мозг помнить, что голод не в животе. Твой живот, сами кишки должны поверить в это. Твои могут в это поверить?

— Да, — сказал он. Только она не очень в этом уверена, сказал он себе, потому что три дня спустя, вернувшись из больницы, на рабочем столике он увидел скрученные куски проволоки, бутылочки с шеллаком и клеем, древесное волокно, несколько тюбиков с красками и миску, в которой вымачивалась папиросная бумага, а два дня спустя все это превратилось в собрание маленьких фигурок — олени и волкодавы и лошадки, мужчины и женщины, изможденные, бесполые, изощренные и странные, фантастические и порочные, — вернувшись домой на следующий день, он не увидел ни ее, ни фигурок. Она появилась час спустя, ее желтые, словно кошачьи в темноте, глаза светились не триумфом или радостью, а скорее яростным утверждением, в руке она держала новенькую десятидолларовую бумажку.

— Он их всех взял, — она назвала крупный магазин. — Потом мне дали оформить одну витрину. У меня заказ еще на сотню долларов — исторические личности, связанные с Чикаго, с этой землей. Ну, ты же знаешь — миссис О'Лири с лицом Нерона, корова с гавайской гитарой, Кит Карсон[36] с ногами как у Нижинского и без лица, только два глаза и надбровные дуги, чтобы оттенить их, буйволицы с головами и животами арабских кобылиц. И все другие магазины на Мичиган-авеню. Вот. Возьми.

Он отказался.

— Они твои. Ты их заработала. — Она посмотрела на него — немигающий желтый взгляд, в котором он, казалось, споткнулся и потерялся, как мотылек, как кролик, пойманный лучом фонарика; субстанция почти что жидкая, почти химический осадитель, который убирает взвесь мелкой лжи и сентиментальщины. — Мне не…

— Тебе не нравится мысль о том, что твоя женщина помогает и поддерживает тебя, да? Послушай. Разве тебе не нравится то, что у нас есть?

— Ты же знаешь, что нравится.

— Тогда какое имеет значение, чего это стоит нам, что мы платим за это? Или как? Ты похитил деньги, которые теперь у нас, разве ты не сделал бы этого еще раз? Разве это не стоит того, что у нас есть, даже если завтра все это полетит к чертям и всю оставшуюся жизнь нам придется платить проценты по счету?

— Да. Только завтра ничто не полетит к чертям. И не в следующем месяце. И не на следующий год…