Собрание сочинений в 9 тт. Том 10 (дополнительный)

— Вы что, отказываетесь признать, что он сбежал с семнадцатилетней дочерью Букрайта? — говорил мистер Холланд. — Отказываетесь признать, что, когда его нашли, у него был пистолет в руках? Не признаете, что, едва его успели похоронить, как появилась эта женщина, с документами, свидетельствующими о том, что она его законная жена? Не признаете, что он был не просто проходимец, но опасный проходимец, и если бы не Букрайт, то все равно рано или поздно кому-нибудь пришлось бы покончить с ним, а Букрайту просто не повезло?

— Да, все это я признаю, — сказал Фентри.

— В таком случае чего вам не хватает? — спросил мистер Холланд. — Что еще вам надо?

— Ничего не могу поделать, — сказал Фентри. — Я не отдам своего голоса за оправдание Букрайта.

И действительно не отдал. В тот же день судья Фрэзер распустил жюри присяжных и перенес слушание дела на следующую сессию; а наутро дядя Гэвин зашел за мной еще до завтрака.

— Скажи матери, что, возможно, мы задержимся на ночь, — начал он. — Пообещай ей от моего имени, что тебя не пристрелят, и змея на ужалит, и попкорном ты не объешься… Потому что мне нужно все знать, — заключил он. Ехали мы быстро по дороге, ведущей на северо-восток, и глаза у него горели, растерянности в них не было, напротив, сосредоточенность и решительность. — Он родился и вырос и всю свою жизнь прожил далеко отсюда, прямо на противоположной границе округа, в тридцати милях от Французовой Балки. Он заявил под присягой, что никогда раньше не видел Букрайта, и ведь достаточно одного взгляда, чтобы убедиться: у него просто не было времени научиться врать, всегда только и знал что гнул спину на работе. Сомневаюсь, что он и имя-то это раньше слышал: Букрайт.

Ехали мы почти до самого полудня. Позади остались плодородные равнинные земли, теперь мы поднимались по склону холма, посреди сосен и папоротника, по скудной земле, испещренной слегка скошенными пятнами тощей почвы с чахлыми, чудом выживающими ростками кукурузы и хлопка, как чудом выживали и люди, их выхаживающие и собирающие урожай; дороги, которыми мы ехали, узкие и извилистые, изрытые и пыльные, скорее напоминали проулки. В какой-то момент мы увидела на заборе почтовый ящик с кривой надписью: «Г.А. ФЕНТРИ»; в глубине стоял деревянный домик на две комнаты, и даже мне, двенадцатилетнему подростку, было видно, что стен его годами не касалась женская рука. Мы открыли калитку и вошли во двор.

Тут раздался чей-то голос:

— Стоять! Стойте где стоите! — Самого-то его мы сначала даже не увидели — старика с босыми ногами, воинственно распушенными белыми усами, в грубом залатанном комбинезоне, вылинявшем до цвета снятого молока, еще более тощего и хилого, чем даже его сын, стоящего с дробовиком наперевес у покосившихся перил террасы и содрогающегося от ярости, а может, от старческого паралича.

— Мистер Фентри… — начал дядя Гэвин.

— Вы и так его до ручки довели! — выкрикнул старик. Да, он был в ярости; голос его внезапно словно взлетел наверх и сделался еще пронзительнее, полыхая безумным гневом. — Вон отсюда! Вон с моей земли! Убирайтесь!

— Поехали, — спокойно сказал дядя Гэвин. Но глаза его по-прежнему горели, взгляд был сосредоточен и суров. Теперь мы ехали не спеша. Ближайший почтовый ящик встретился нам примерно через милю, и здешний дом даже оказался покрашен, рядом с крыльцом были разбиты клумбы петунии, и земля ухожена значительно лучше; на сей раз сидевший на террасе мужчина поднялся и спустился к калитке.

— Привет, мистер Стивенс, — сказал он. — Слышал, из-за Джексона Фентри жюри раскололось.

— Привет, мистер Пруитт, — откликнулся дядя Гэвин. — Похоже на то. Может, просветите?

И Пруитт просветил его, пусть даже в ту пору дядя Гэвин порой забывался и в его речи начинали звучать прежние гарвардские и, более того, гейдельбергские нотки, при взгляде на него людям сразу становилось ясно, что вопросы он задает не из чистого любопытства и не для своих личных надобностей.

— Только мамаша знает про все это больше моего, — сказал Пруитт. — Пошли на террасу.

Мы последовали за ним на террасу, где на низком кресле-качалке, луща горох и сбрасывая шелуху в деревянную миску, сидела полная седовласая пожилая дама в чистой широкополой цветной панаме и чистом белом фартуке.

— Это адвокат Стивенс, — сказал Пруитт. — Сын капитана Стивенса, того, из города. Он интересуется Джексоном Фентри.

Ну мы тоже сели и начали слушать рассказ матери и сына. Который они вели по очереди.