Собрание сочинений в 9 тт. Том 10 (дополнительный)

— Авиатор. Он пьяный был, и только. Я все беру на себя. Еще раз тебе говорю: он ни при чем. Ему вмазали по ошибке. Оставь его в покое, Леблан.

— Да на кой он мне сдался, — сказал полицейский. — Берешь на себя, ну и ладно, бери. Веди его тогда в помещение. — Он повернулся и начал расталкивать людское кольцо. — Проходите, нашли тоже зрелище. Гонка сейчас начнется, не стойте тут.

Так что теперь они опять остались вдвоем, и репортер, старательно балансируя на невесомых ногах («Надо же, — подумал он. — Хорошо, что я такой легкий и могу парить») и с опаской ощупывая челюсть, думал с мирным изумлением: «Ничего не почувствовал вообще. Надо же, мне казалось, я не настолько массивный, чтобы меня можно было так сильно стукнуть, но, выходит, я ошибался». Он нагнулся, по-прежнему с опаской, и стал тянуть Джиггса за руку, пока тот наконец не уставился на него пустым взглядом.

— Поднимайся, — сказал репортер. — Идти надо.

— Да, — сказал Джиггс. — Точно. Идти.

— Ну, — сказал репортер, — вставай.

С помощью репортера Джиггс медленно поднялся на ноги; он стоял, глядя на него часто моргающими глазами.

— Мать честная, — сказал он. — Что случилось-то?

— Оно самое, — сказал репортер. — Но теперь все в порядке. Кончено с этим. Пошли. Куда ты хочешь идти?

Джиггс двинулся, репортер рядом, поддерживая его. Вдруг Джиггс отпрянул; подняв глаза, репортер тоже увидел невдалеке ворота ангара.

— Не туда, — сказал Джиггс.

— Хорошо, — сказал репортер. — Не туда, так не туда.

Они повернули; теперь репортер вел Джиггса, опять преодолевая поток людей, направлявшихся к трибунам. Он чувствовал, что челюсть разбаливается, и, оглядываясь и задирая голову, видел, как самолеты один за другим достигали над заданной точкой заданной высоты и как под каждым из них падающее тело расцветало парашютом.

«А бомбу-то я не услыхал, — подумал он. — Или может, ее хлопок меня и свалил».

Он посмотрел на Джиггса, который шел рядом на негибких ногах, так что казалось, будто рессорная сталь в них по мановению волшебной палочки лишилась упругости и была теперь всего-навсего мертвым железом.

— Слушай, — сказал он. Он остановился сам и остановил Джиггса, после чего, глядя на него, заговорил нудно и аккуратно, словно втолковывая что-то ребенку. — Мне надо в город. В газету. Меня начальник вызвал, понятно? Так что скажи мне, куда тебя отвести. Может, тебе где-нибудь полежать? Я могу найти машину, в которой ты…

— Нет, — сказал Джиггс. — Я на ходу. Пошли.

— Да. Конечно. Но тебе хорошо бы…

Теперь уже все парашюты раскрылись; солнечное послеполуденное небо наполнилось опрокинутыми чашами, похожими на перевернутые водяные гиацинты. Репортер легонько потряс Джиггса:

— Слушай, проснись. Что там у них теперь? После прыжков.

— Что? — спросил Джиггс. — После прыжков? Теперь?

— Да, да. Что? Не помнишь?

— Ага, — сказал Джиггс. — Теперь.

Довольно-таки долго репортер смотрел на Джиггса сверху вниз, слегка приподняв, словно бы от боли в челюсти, один угол рта, смотрел не то чтобы с озабоченностью, или сожалением, или даже безнадежностью, а, скорее, со смутным и насмешливым предвидением.

— Ладно, — сказал он и вынул из кармана ключ. — Это-то хоть помнишь?

Джиггс, моргая, уставился на ключ. Потом перестал моргать.

— Ага, — сказал он. — Лежал на столе около бутыли. А потом от идиота пришлось зависеть, который разлегся там за дверью, а я дал ей захлопнуться…

Он перевел взгляд на репортера, уставился на него, опять заморгал.

— Боже праведный, — сказал он. — Принес ее, что ли?

— Нет, — сказал репортер.

— Черт. Дай мне ключ; я пойду и…

— Нет, — сказал репортер. Он положил ключ обратно в карман и вынул сдачу, которую дал ему итальянец, — три монеты по двадцать пять центов. — Ты сказал, пятерка. Но столько у меня нет. Это все, что есть. Ну и ладно, ведь пусть даже у меня было бы сто долларов, это ничего бы не изменило; все равно не хватило бы, потому что всего, что у меня есть, никогда не хватает, понимаешь? Держи.

Он положил три монеты Джиггсу в руку. Секунду Джиггс смотрел на свою ладонь, не шевелясь. Потом ладонь закрылась; он перевел взгляд на репортера, и лицо его стало разумным, осмысленным.

— Ага, — сказал он. — Спасибочки. Не волнуйся. В субботу получишь свое обратно. Мы же теперь богатенькие; а Роджер, Джек и другие ребята сегодня бастуют. Не ради денег, тут принцип, понятно?

— Понятно, — сказал репортер. Он повернулся и пошел. Челюсть уже вполне отчетливо давала себя знать сквозь слабенькую гримасу улыбки, гримасу жалкую, горькую и кривую. «Верно. Не в деньгах дело. Подумаешь, деньги. Не имеет значения». Он услыхал на этот раз бомбу и, двигаясь к предангарной площадке, видел, как пять самолетов взмывают в воздух и уменьшаются под слышный теперь ему звучный голос из установленных с равными промежутками репродукторов: