Собрание сочинений в 9 тт. Том 7

Умолкает и берет незажженную сигарету с пепельницы, потом замечает, что она не горит. Стивенс берет со стола зажигалку и начинает подниматься. Губернатор, продолжая глядеть на Темпл, жестом останавливает его. Стивенс придвигает зажигалку Темпл и садится. Темпл прикуривает, гасит зажигалку и ставит на стол. Но, затянувшись один раз, кладет сигарету в пепельницу и начинает говорить.

Ведь у меня все-таки были две руки, две ноги и глаза; я в любое время могла бы спуститься по водосточной трубе, однако не сделала этого. Покидала комнату я только поздней ночью, когда он приезжал в закрытой, похожей на катафалк машине, потом он и водитель на переднем сиденье, а мы с мадам на заднем носились со скоростью сорок, пятьдесят, шестьдесят миль по улицам района красных фонарей. И кроме грязных улиц я ничего не видела. Мне даже не позволялось приглашать к себе других девиц или ходить к ним, не позволялось даже видеться с ними, даже посидеть с ними после работы, послушать их профессиональные разговоры, пока они считают деньги или клиентов или обсуждают еще какие-то дела, сидя на чужих постелях в какой-нибудь спальне… (Снова делает паузу, потом продолжает с каким-то удивлением, изумлением.) Да, там было как в университетской спальне, та же атмосфера: молодые женщины, занятые мыслями не о тех или других мужчинах, а просто о мужчине, только здесь они были деловитей — спокойней, не столь возбужденными, и, сидя на пока что праздных постелях, обсуждали превратности — это, конечно, уместное слово, не так ли? — своей профессии. Но меня, Темпл, не пускали к ним: я была заперта в своей комнате двадцать четыре часа в сутки, оставалось только устраивать демонстрацию фасонов в меховом манто, аляповатых панталонах и неглиже, хотя этого не видел никто, кроме двухфутового зеркала и горничной-негритянки; болтаться трезвой и одинокой среди греха и развлечений, словно в водолазном колоколе на глубине сто двадцать футов. Но Лупоглазый хотел, чтобы Темпл была довольна, понимаете, даже сам сделал последнюю попытку. Но Темпл не хотела быть просто довольной. И, как это называется там, у нас, втрескалась.

Губернатор. Вот как.

Стивенс. Совершенно верно.

Темпл (торопливо). Замолчите.

Стивенс. Замолчи сама. (Губернатору.) Он — Вителли по прозвищу Лупоглазый — сам привел того мужчину. Молодой человек…

Темпл. Гэвин! Замолчите сейчас же!

Стивенс. Ты погружаешься в оргазм уничижения и скромности, а тебе нужна только правда. (Губернатору.)…Был известен в своем кругу как Рыжий, Рыжий из Алабамы; полиции эта кличка была незнакома, потому что он был не преступник, во всяком случае пока, а просто жучок, очевидно, заботившийся прежде всего о пропитании. Рыжий был служащим — вышибалой — в ночном клубе, притоне на окраине города, принадлежал этот притон Лупоглазому, служил ему штаб-квартирой. Вскоре Рыжий скончался в переулке за тюрьмой Темпл, от пули из пистолета, послужившего орудием того самого убийства в Миссисипи, но, когда полиция обнаружила пистолет и установила, кто его владелец, Лупоглазый был уже мертв, повешен в Алабаме за убийство, которого не совершал.

Губернатор. Понимаю. Этот… Лупоглазый…

Стивенс.… проведал, что его обманывает слуга, и величественно отомстил осквернителю своей чести? Ошибаетесь. Вы недооцениваете это сокровище, этот цветок, этот бриллиант. Вителли[52]. Самая подходящая для него фамилия. Мул. Импотент. На другой год его повесили. Но даже эта казнь была для него незаслуженно достойной. Его нужно было растоптать сапогом, как паука. Он не продавал свою пленницу; вы осквернили и оскорбили бы его память этим вульгарным обвинением в корысти. Лупоглазый во всем был пуристом, любителем; даже убивал не ради низменной выгоды. И даже не из страсти. Он был гурманом, сибаритом, вроде тех, что жили в прежние столетия, может быть, даже эпохи; духом, нутром он был из того века царственных деспотов, которым даже умение читать казалось пошлым и плебейским, развалясь на шелках среди тонких курений и ароматов, они повелевали читать вслух рабу-евнуху, а после чтения приказывали его убить, и так каждый вечер, чтобы никто на свете, даже раб-евнух, не представлял, не знал, не помнил всего содержания поэмы.

Губернатор. Я что-то не понимаю.

Стивенс. Постарайтесь понять. Не сдерживайте гнева и омерзения, с которыми наступаешь на червя. Если Вителли не может пробудить их, жизнь его была действительно бессмысленной.