Собрание сочинений в четырех томах. Том 3

— Ну, дай вам бог... ну, счастья, конечно... дай вам... — поднес к губам и крепко поцеловал ее руку.

Галина покраснела. Ипат отхлопывал кнутом пыль на сапогах.

О. Дмитрий пошел, сел на бегунки и, оглядываясь, поехал к деревне.

Поехал и Ипат, но все время оглядывался; потом встал на козлах во весь рост, всматриваясь назад. Засмеялся и сел.

— Поп за бугром опять на сад свернул. Это он для видимости будто на деревню поехал, вас стесняется, а сам на сад. Но-о, животная!..

И опять радостно обернулся:

— Боится попадьи, дюже боится.

Неуклюжий длинноногий мерин бежал боком в оглоблях, все время глядя из-за дуги на Ипата. Ипат, всячески ухищряясь, старался вытянуть его незаметно, но как хитро ни относил в сторону кнут, мерин глядел из-за дуги большим упрямым черно-блестящим глазом, туго прижимал к заду репицу и почти совсем останавливался в ожидании удара, потом взмахивал хвостом и опять продолжал бежать боком, сколько его ни дергала вожжа в другую сторону, и глядел, скособочившись, на Ипата, приводя его этим в ярость. И Ипат от времени до времени начинал неистово хлестать, а мерин совсем останавливался, глядя из-за дуги и пережидая припадок.

Галина вынула платок и, сильно нажимая, вытерла губы, — вспомнила, как поцеловала крепко Феню, а у нее испитое лицо и в семье дурная болезнь. И с остальными бабами целовалась, и она опять стала вытирать губы и щеки.

Тоненький комариный звон не то в синеве леса, не то сзади подержался и замер.

Колеса застучали и запрыгали — на дороге то и дело выворачивались корни.

Пестрела кругом голыми пятнами вырубка, всюду запушившаяся зелеными кустами, а на краю мощно и нетронуто стеной синел лес.

«А ведь Фенина мать тоже принесла мне подорожников, где они, и не разберешь... Гундосая, веки гноятся...»

По сторонам дороги голубые колокольчики, чуть колеблемые, позванивали неуловимо тонким звоном.

«Да и у других... разве угадаешь, кто болен, кто здоров. Часто и сами не знают...»

На молоденьком уцелевшем деревце разорялся зяблик.

Девушка взяла первый сверху кулечек и осторожно, чтоб не заметил Ипат, высыпала из него на дорогу пирожки и морковники. Потом один за одним все посбрасывала; остался только матушкин кулек.

Опять слабо подержался тонко звенящий звук и погас, и ясно было, не лесные колокольчики звенели.

«Я как будто стираю память о них, ведь они — от всего сердца... Нехорошо. Все не так, как я думала... Вот и с Ипатом еду и не боюсь... Бедный батюшка... И матушка, она — славный человек, а видно, что попадья... Так жалко от них от всех уезжать... И никто их не знает, да и я не знаю. Эх, если бы я была писательницей... впрочем этого не напишешь, не расскажешь, тут самому надо... Колокольчиков-то сколько... Кто-то едет...»

Теперь ясно: звенит настоящий медный колокольчик под дугой, то совсем близко, то замирает где-то далеко в голубой дали, напоенной утренней свежестью.

— На паре бежит, — сказал Ипат, не оборачиваясь.

Еще и смутнее и радостнее стало, когда въехали в лес. Солнце стояло над ним, и весь он по ветвям и по траве запятнался золотыми пятнами.

— Но, но-о, жавороночек!.. Пилюлечка золотая... Э-э, индючок!..

Ипат устал от дранья и перешел к нежности, лишь слегка помахивая кнутом.

Но это нисколько не подкупало длинноногого мерина. Он, так же скособочившись, упрямо бежал почти поперек оглобель и упорно глядел круглым черным глазом на Ипата.

— Э-э, черносливина!..

Галину мерно встряхивало на сене. По лицу нежно проплыли голубые тени, сквозные солнечные пятна. Неодолимой дремотой наливались глаза.

Лес все больше наполнялся тихим звоном лесных колокольчиков и запахом фиалок. Красные сосны теснили дорогу.

Птицы кричали почти человеческими голосами и все одно и то же: «Тут-тут-тут... тут-тут... она тут...» Или быстро: «Строка-стреки-строка-строк... строчку строчи!..» Или на флейте заливались затейливо и извилисто, но все одну и ту же мелодию, должно быть, остальное забыли и все начинали сначала.

Галина чувствовала, что голова у нее, свесившись, мотается.

«Нехорошо это, противно...», но не могла отогнать привязавшегося сна.

«Ага-га-га-а-а!.. Вот она!..» — закричали страшным голосом, и разраставшийся все время по лесу вой оборвался у нее над головою.

С нестерпимо бьющимся от неподавимого страха сердцем Галина вскинулась.

Ипат стоял возле телеги и скалил зубы. Мерин уже не глядел назад, а смирно подрагивал кожей и отвернутым назад ухом.

«Господи, я одна с ним тут».

И спросила, заикаясь:

— Вы... что... Ипат?..

Сзади над головой на мгновенье раздался оглушительный трезвон.

Оглянулась: за грядкой телеги на нее глядит в дуге голова встряхнувшегося коренника в бубенцах, а возле пристяжная трется мордой о выставленную ногу, и оба носят потными боками, торопливо выворачивая красные ноздри.

К телеге подходит доктор, скуластый, четырехугольный, кряжистый.

— Здравствуйте. А я думал, не нагоню вас.

Галина торопливо оправляет юбку, волосы, пробегает пальцами по лицу, сгоняя сонливость.

— Заспались, барышня, — сказал Ипат, все так же осклабляясь, — укачало.