Собрание сочинений в десяти томах. Том 2

Теперь взгляды цыганок обратились на Мотруну, но когда волы потащили скрипучую телегу, и они поплелись к табору. Остался один только Янко: он то утаптывал насыпь, то складывал ветви так, чтобы не разнес их ветер, то посматривал на бедную мать.

Глаза Мотруны блуждали по окрестности, иногда она останавливала их на могиле мужа, на Янке, на головке дитяти и, казалось, ничего не видела. Изредка по бледному ее лицу струилась слеза, вздрагивали губы, и руки судорожно сжимали ребенка. Янко исподлобья поглядывал на Мотруну и не переставал работать.

Уже начало смеркаться, небо подернулось тучами, а Матруна не трогалась с места.

— А что? — сказал Янко после продолжительного молчания. — И нам пора домой.

Мотруна покачала головою.

— Не ночевать же тут, — прибавил он, — еще тебе ничего, а дитя, пожалуй, заболеет от такой стужи.

Мотруна еще сильнее прижала к груди ребенка и значительно посмотрела на Янку.

— Да! Да! Чего доброго, — продолжал Янко. — Простудится и захворает! И что тут делать? Уж зарыли, как следует покойника, пусть спит! Вставай, Мотруна! Пойдем!

Закинув заступ на плечо и надев шляпу, Янко подошел к ней. Мотруна закрыла глаза и снова залилась слезами.

— Плакать, — сказал Янко, — можно и в избе, дитяти холодно, нужно идти… Пойдем, пойдем, — повторил он настоятельно.

— Куда? — произнесла Мотруна. — Ах, доля моя, доля! Что мне делать?..

Янко, несмотря на слезы и моления, взял ее за руку, поднял с земли и почти насильно повел вдову домой.

Мотруна оглянулась, хотела поднять лежавшую у ног ветвь терновника и бросить на могилу мужа, но пошатнулась и упала. Янко поднял ее.

— Не забывай, что у тебя дитя, — начал он тихо, — оно теперь на твоих руках и на твоей голове. Пойдем домой, полно плакать!

Уж далеко оставили они за собой могилу, как Янко оглянулся и увидел тень цыганки, бежавшей к кургану. Она бросилась на свежую могилу, и воздух огласился дикими воплями и стонами. Боясь, чтобы Мотруна не заметила цыганки и не услышала ее стенаний, дурачок ускорил шаги и быстро спустился в долину. Курган с девушкой исчез из глаз.

Оставшись одна на распутье, подавленная, убитая горем Аза совершенно отдалась первый раз в жизни возгоревшейся страсти и отчаянию. Она вскакивала с места, бегала вокруг насыпи, садилась на ней, рычала, как дикий зверь, и среди крика из груди вырывались то непонятные стоны, то отрывки какой-то песни, вопросы, упреки, проклятия…

Трудно представить всю силу того отчаяния и бешенства, какое овладело девушкой, не привыкшей ни укрощать страстей, ни бороться с ними. Казалось, она забыла себя, будущность, весь мир и жила одним страданием.

Не знаю, как долго просидела бы она и чем бы кончились ее страдания, если бы в темноте не предстала пред нею суровая фигура Апраша.

— Аза, — крикнул он громовым голосом. — Иди в шатер.

Аза подняла на него свои опухшие глаза.

— Ступай в шатер! Нужно огонь разводить, кушанье готовить, заниматься делом, а не таскаться по ночам.

Цыганка не успела опомниться, как Апраш схватил ее за плечи и потащил за собой. Она не противилась, не произнесла ни слова, опустив голову, она покорно последовала за своим повелителем. И с этих пор на могиле цыгана шумят буйные ветры, и вещун-ворон оглашает ее своими криками.

В ту же самую ночь табор, предводительствуемый Апрашем, ушел из Стависок, и скрипящая телега увезла Азу, отданную под строгий надзор Яги.

XXXIII

После того, как привязанность Азы к цыгану сделалась явной, паном в первое время овладело неукротимое бешенство, всего более, однако ж, он оскорблялся совместничеством с цыганом. Он создал тогда множество планов мщения, но впоследствии мало-помалу успокоился и погрузился духом и телом в совершенное бездействие.

Но не так легко совладать с сердцем тому, кто смолоду не научился управлять собой. Скоро пан Адам почувствовал, что любит цыганку более, чем когда-нибудь воображал себе.

Несмотря ни на привязанность ее к Тумру, ни на ее холодность и сарказмы, он решился догнать цыганку и принудить возвратиться к нему. Но прежде чем эта мысль могла перейти в дело, шайка цыгана была уже далеко от Стависок, она исчезла, Бог знает где, оставив по себе след в кладовых и амбарах оседлых жителей и вызвав потоки слез и проклятий.

В людях, подобных Адаму, грусть бывает сильна только на первых порах, в черствых душах этот недуг никогда не остается долго и проходит, не оставляя следа. Через несколько дней страдание перешло в печаль, потом в скуку и жажду развлечений, а это-то и было верным признаком забвения о прошедшем. Зевнул, вздохнул пан Адам, приказал запрягать лошадей и поехал в город.

В хате за околицей воспоминание о зодчем, воздвигнувшем ее, не скоро угасло, рука труженика везде оставила по себе неизгладимые следы, каждый кусок дерева напоминал о нем. Бедная Мотруна принуждена была остаться в мазанке и, глядя на ее голые стены, оплакивать свою горькую долю.