Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Об искусстве и литературе

Сегодня утром отправляется еще одна почта, с которой я и отсылаю эти листки. Просидев над ними, я уже упустил одного пациента, за что, впрочем, смею надеяться, меня простит Аполлон, одинаково покровительствующий как врачам, так и художникам.

Сегодня днем мы вправе ожидать еще немало оригинальных сцен. Наш поборник характерного заявится снова, да к тому же ко мне напросилось еще с полдюжины незнакомцев: погода очаровательна, и все приходит в движение.

Мы — Юлия, философ и я — заключили союз против этой компании, ни одна из ее особенностей не должна остаться нами незамеченной.

А теперь выслушайте еще окончание нашего вчерашнего диспута и примите горячий привет от

Вашего на этот раз, правда, торопливого, но всегда преданного друга и слуги.

ПИСЬМО ШЕСТОЕ

Наш достойный друг попросил меня сесть за его письменный стол, и я одинаково благодарен ему как за это доверие, так и за то, что он дает мне повод побеседовать с Вами. Он называет меня философом, но знай он, как я хочу еще учиться, как еще жажду образования, он назвал бы меня школяром. Ведь, к сожалению, когда человеку часто кажется, что он уже чего-то достиг, он имеет слишком уверенный вид.

Надеюсь, Вы мне простите, что я вчера вечером живо вмешался в разговор об изобразительных искусствах, хотя мне и недостает наглядного представления о них, и все, что я в этой области знаю, ограничивается некоторыми литературными сведениями; ибо из моей реляции Вы усмотрите, что я позволил себе говорить только о всеобщем и свое право участвовать в беседе основал лишь на некоторых своих познаниях в области античной поэзии.

Не буду отрицать, что тон, который гость принял в разговоре с моим другом, меня возмутил. Я еще молод и, может быть, иногда возмущаюсь излишне, а потому тем менее заслуживаю титул философа. Слова противника задевали за живое и меня, ибо если знаток и любитель искусства не может отказаться от понятия красоты, то философ тем более не должен допускать, чтобы идеал причислялся к пустым порождениям рассудка.

Что же касается общей нити и содержания нашей беседы, то, насколько мне помнится, она протекала следующим образом.

Я.Разрешите и мне вставить словечко!

Гость(не без оттенка презрительности).Весьма охотно, но, если только возможно, — не о призраках.

Я.Я могу сказать кое-что о поэзии древних, в искусствах я недостаточно сведущ.

Гость.Очень сожалею! Тогда нам трудно будет сговориться.

Я.И все же все изящные искусства находятся в близком родстве между собой, и поклонникам различных искусств следовало бы понимать друг друга.

Дядюшка.Давайте послушаем!

Я.Древние трагические поэты поступали с материалом, который они обрабатывали, совершенно так же, как художники и скульпторы, если, конечно, эти гравюры, изображающие семейство Ниобеи, не окончательно отклоняются от оригинала.

Гость.Они, конечно, сносны и дают хотя и несовершенное, но довольно верное понятие об оригиналах.

Я.Ну что ж, тогда мы можем взять их за основу.

Дядюшка.Что вы хотите сказать о поведении древних трагиков?

Я.Они весьма часто, особенно в раннюю пору, выбирали невыносимые сюжеты, ужасающие события.

Гость.Вы находите невыносимыми древние сказания?

Я.Разумеется! Приблизительно в той же мере, как и ваше описание Лаокоона.

Гость.Вы, стало быть, находите его отвратительным?

Я.Простите меня! Разумеется, не ваше описание, а описываемое.

Гость.Следовательно, произведение искусства?

Я.Ни в коем случае. Но то, что вы в нем усмотрели, сказание, рассказ, остов, то есть то, что вы называете характерным, ибо если Лаокоон предстал бы перед нашим взором таким, как вы его описали, он бы заслуживал, чтоб его в тот же миг разнесли на куски.

Гость.Вы сильно выражаетесь.

Я.Это дозволено обеим сторонам.

Дядюшка.Ну, а теперь перейдем к древним трагикам.

Гость.К невыносимым объектам.

Я.Совершенно верно! Но и к их обработке, делающей все переносимым, прекрасным и обаятельным.

Гость.Это, по-видимому, достигается простотой и величием?

Я.Вероятно.

Гость.Смягчающим принципом красоты?

Я.Наверно, так.

Гость.Следовательно, трагедии не были страшны?

Я.Не слишком, поскольку мне известно и если уметь внимать самому поэту. Разумеется, когда в поэзии видят только содержание, положенное в основу поэтического творения, когда о произведениях искусства говорят как о действительных событиях, тогда, пожалуй, и Софокловы трагедии покажутся отталкивающими и отвратительными.

Гость.Я не берусь судить о поэзии.

Я.А я об изобразительных искусствах.

Гость.Да, пожалуй, самое лучшее, если каждый останется при своей области.

Я.И все же существует связующая точка, в которой объединяются воздействия всех искусств, как словесных, так и изобразительных, и из которой вытекают все их законы.

Гость.И эта точка?..

Я.Человеческая душа.