Собрание сочинений в десяти томах. Том третий. Тайные милости

Через четверть часа Георгий был на городском пляже. Ему удалось незамеченным проскользнуть в раздевалку, и, снимая одежду, он обозревал в щель ту часть пляжа, которая его интересовала, ту, что была по левую руку, если стоять лицом к морю. Там собирались обычно в этот ранний час завсегдатаи – местная знать средней руки, лучшие люди сезона, их-то Георгий и боялся и не хотел бы с ними встретиться. Сегодня было человек тридцать: несколько профессоров из университета и институтов, пяток начальников трестов, в том числе и начальник треста Горстрой Прушьянц – вон он играет в шахматы с доктором философии Февралем Мамедовым. Может быть, для философа имя Февраль и не вполне подходящее, но играть с ним в шахматы Прушьянцу надо – как-никак Февраль заведует кафедрой, а у Прушьянца дочь через несколько дней оканчивает школу. А вон и помощник шефа Аркадий Семенович – «метр с кепкой», как зовет его Али-Баба. А где же Толстяк? Толстяка что-то не видно; наверное, соскочил – сказал жене, что пойдет на пляж, а сам – к «девочкам». «Метр с кепкой» подходит к турнику, сейчас будет крутить «солнце» – это его коронный номер. Оглядывается, чтобы кто-нибудь подсадил. К нему подбегает директор местного телевидения Феликс – угрюмый коренастый брюнет, с лысиной необыкновенно круглой формы, как будто ее очертили циркулем. Феликс всегда был в руководителях, даже в детском саду ему было доверено следить, чтобы младшие не вставали с горшков раньше времени. Он лет на семь старше Георгия, и о нем всегда говорили, что Феликс «пойдет, как танк», но вот что-то не пошел, забуксовал на телевидении. Да и это место досталось ему по случаю выдающегося ума предшественника, отставного полковника пожарной охраны Толубаева, который прославился в городе тем, что, будучи назначен директором студии телевидения, обратился к властям с проектом пошива брезентового чехла на телемачту. А еще раньше, в интервью о пожарной охране города тому же местному телевидению, Толубаев сказал: «Сейчас хорошо, дома панельные, стекло, бетон, железо – начинка горить, а дом остается!» Толубаева пришлось убирать в срочном порядке. Тут и подвернулся застоявшийся на молодежной работе Феликс. Оп-ля! – вот он уже подсадил «метра с кепкой», тот ухватился крепенько своими коротенькими ручками за перекладину – и – р-ра-аз! и – д-д-ва-а! – и завертелся.

– Ай, молодец, Аркадий Борисович! – восхищаются те, кто поменьше его чином.

– Зверь! Собака! – восхищаются те, кто чином побольше.

И всем хорошо и радостно оттого, что есть на свете такая замечательная вещь, как субординация.

Георгий предусмотрительно захватил с собой большой портфель с несколькими отделениями, свой знаменитый портфель, в котором помещалось восемнадцать бутылок пива в те давние времена, когда он еще ходил в магазин самолично. Он положил в портфель брюки, рубашку, белье, туфли, надел темные очки и вышел из раздевалки.

Мокрый песок приятно холодил босые ноги, доставал до сердца. Георгий почувствовал себя молодым, сильным, радостным и подумал, что зря он не выучился в свое время крутить на турнике «солнце», а то бы пошел сейчас и показал всем, как это делается, в том числе и шпингалету Аркадию Борисовичу!

Георгий оглянулся: его знакомые, бережно неся перед собой волосатые животы, заходили в воду. Это был целый ритуал. По тому, кто за кем входил в воду, можно было с точностью до микрона сказать и о чинах, и о состоянии дел у того или другого купальщика на сегодняшний день. Никто не смел заплывать дальше старшего. Впрочем, исключение составлял профессор российской словесности Нури, но все понимали, что он делает это не со зла, а по дурости. Нури был в городе ходячим анекдотом, и на него никто не обижался. «Слушай, Георгий, – говорил Нури, – все они говорят, что я дурак, но как я могу быть дурак, если меня из Москвы прислали?!» И еще он говорил: «Все говорят, что я плохо говорю по-русски, но как я могу плохо говорить, если я этим языком обалдел с пеленок?»

Хотя Нури был уже староват и приволакивал левую ногу, он считал себя необыкновенно красивым мужчиной и преданно любил Георгия за то, что тот не упускал случая подчеркнуть это его достоинство. «А вы красивый мужчина, еще какие девушки стоят с вами!» – сказал ему как-то Георгий, увидев его со студенткой в вестибюле университета. «Вах, какой там красивый, – скромно потупившись, отвечал Нури, – красота ушла, но мужское обоняние осталось!»