Собрание сочинений в десяти томах. Том третий. Тайные милости

Георгий взглянул на него косо, зрачки метнулись, как будто перезарядили затвор винтовки, и он вдруг легко побежал вниз, к трубе, к стоящему рядом с ней бульдозеру, работавшему на холостых оборотах.

Из-за шума двигателя свите Георгия не было слышно, о чем говорит он с бульдозеристом, стоявшим рядом со своей машиной. Только было видно, как тот пожал плечами и отошел в сторонку, протягивая обе руки к машине, как бы приглашая самого Георгия сесть за рычаги. Так оно и было. На приказание Георгия бульдозерист ответил:

– Я не буду. Вам надо – садитесь и делайте. Хозяин – барин.

Георгий проворно вскарабкался в кабину бульдозера, и не успел никто ничего сообразить, как он развернул мощный, тяжелый бульдозер на месте и в минуту своротил трубу водовода, – бетонные скрепки подались легко, без натуги. Своротил, поставил двигатель на холостые обороты, выпрыгнул из кабины, поклонился бульдозеристу, – дескать, спасибо – и пошел наверх, к своей свите.

– Видите, как она легко подалась? – подражая шефу, ласково спросил Георгий подрядчика.

– Так бетон же еще не взялся, – покрываясь красными пятнами, пробормотал ражий подрядчик. Хотел было нагрубить, у него так и вертелось на языке: «Самодур! Ты за это ответишь!» – или что-нибудь в таком же роде, но вовремя вспомнил, что у Георгия «рука наверху», и прикусил язык.

С тем они расселись по машинам и поехали кавалькадой дальше по трассе водовода в сторону города. Они ехали параллельно действующему Старому водоводу, и Георгий велел Искандеру остановить у одного из четырех его колодцев.

Теперь очередь отвечать была начальника Водканалтреста Гвоздюка, теперь он сопел за спиной Георгия.

Крышка колодца – огромная бетонная плита – валялась рядом с зияющей ямой, из темной глубины которой пахло падалью.

– Безобразие! – принюхиваясь, прошептал Георгий. Но был услышан.

– Я давненечко здесь не побывал, но тут у нас задвижки, так что в том смысле, что в водовод ничего не проходит, – промямлил Гвоздюк, потупившись, будто не выучивший урок школьник.

– Еще бы все это проходило в водовод! Тогда бы я сегодня же отдал вас под суд!

– Ей-богу, не проходит, что вы, Георгий Иванович, клянусь честью…

– При чем здесь ваша честь, и откуда ей взяться, если вы не выполняете свою работу? У вас здесь есть люди? Чем они занимаются?

– Есть, двое: по штату двое, но фактически как бы один – второй все время в город ездит, просит прибавку к зарплате.

Георгий внимательно оглядел Гвоздюка, как будто видел его в первый раз: высокий, грузный, он годился ему по возрасту в отцы, а вели ему сейчас проскакать на одной ножке вокруг колодца, и он проскачет, лишь бы миновал начальственный гнев. «Ему бы кабанчиков колоть, – подумал Георгий, глядя на мясистые щеки, нависающие над тонкогубым ртом Гвоздюка, на его большой нос, на маленькие тусклые глазки, на толстые складки на низком лбу, – натуральный забойщик, а он „руководить людями“… и уж который год, считай – всю жизнь, его так и бросают с одного места на другое». Это о нем, о Гвоздюке, рассказывала курьерша тетя Леночка: «Селедку едять, воду пьють и руководять – ужасти!» В те времена Гвоздюк был у них начальником ОКСа. Уж он поруководил, уж он понастроил, а все как с гуся вода.

От злополучного колодца поехали к головным сооружениям Нового водовода – по проселочной дороге наискосок через выжженную солнцем степь к речке, где строились резервуар и насосная станция. Поехали на планерку, которая проводилась здесь раз в неделю под руководством генерального подрядчика – начальника треста Горстрой Прушьянца, а вернее, должна была проводиться каждую неделю.

В тенистом от жалюзи, чистеньком вагончике собралось довольно много народу. Первым лицом был здесь сегодня Георгий, а за ним теснились в дверях Прушьянц, Гвоздюк, подрядчик в голубой рубахе – начальник СМУ, которого только что отчитывал Георгий за трубу, начальник ОКСа, тот самый, что говорит «исключительно замечательно», «инденьтично» и «крупелезно», начальник участка – совсем еще молоденький паренек с лиловыми хотимчиками на нежных щеках, видно, только что окончивший институт. А за вагончиком в пяти персональных автомобилях томились пять шоферов.

Расселись за длинным свежевымытым столом из сосновых досок на таких же свежевымытых скамейках. Прушьянц откашлялся, достал из замшевого футляра очки, надел их, сказал, что предоставляет слово для «доклада обстановки» начальнику участка, снял очки и аккуратно положил их в замшевый футляр.