Собрание сочинений в десяти томах. Том третий. Тайные милости

– Отлично, – искренне сказал Георгий, думая о том, как хороша была бы в этой шубке Катя.

– Спасибо тебе громадное! – обняла и поцеловала его в губы Надежда Михайловна.

Он настолько не ожидал этого ее порыва, что едва удержался на ногах и невольно вытер украдкой губы тыльной стороной ладони, все еще продолжая думать о том, как хороша была бы в этой шубке Катя…

Собирая к ужину, Надежда Михайловна вдруг вытащила из морозилки жестом факира бутылку водки (когда она ее туда спрятала, Георгий и не приметил), обтерла чистым полотенцем, торжественно выставила на кухонный стол.

– Такую шубку надо обмыть, иначе носиться не будет, а?! – стрельнула она в Георгия яркими, помолодевшими глазами. – Я и на базар успела забежать, купила всяких острых штучек – соленого еврейского перца, маринованного чесночка, ты ведь любишь под водочку!

– Да, вроде люблю, – удивленно улыбнулся Георгий, – но ведь жара.

– Ничего, жара не холод, – браво сказала Надежда Михайловна тоном Али-Бабы, – водка не вода – мало не выпьешь… кажется, так говорит твой Алик?

Георгий кивнул, еще не в силах примениться к новой роли своей жены, а она, будто нарочно не давая ему опомниться, хлопнула рюмку водки и замахала ладошкой с ярко накрашенными ногтями перед накрашенным ртом:

– Тьфу ты, черт, горькая до чего! Не зря я ее раньше не пила!

– Ну, ты даешь жизни! – засмеялся Георгий. – А где же Лялька? Слушай, ты забыла Ляльку?!

– Не забыла, – хитро улыбнулась Надежда Михайловна, – она внизу, во дворе, играет с девочками.

– А-а, – промямлил Георгий, не решаясь сказать вертевшуюся на языке фразу о том, что давно пора отпускать Ляльку играть во дворе, что нечего ей томиться вечерами в квартире.

Потом они выпили по второй, по третьей.

– Слушай, может, тебе хватит? – испуганно спросил Георгий.

– Это почему? – возразила захмелевшая Надежда Михайловна. – Гулять так гулять! Мне понравилось…

Все-таки Георгий настоял на чае.

– Я тебе заварю крепенького, – видя, как посоловели у нее глаза, ласково сказал Георгий, – а то сейчас Лялька придет.

– Пускай не приходит, изменница, – усмехнулась Надежда Михайловна, и было не совсем понятно – в шутку она это или всерьез. – Ты для них хороший, а я плохая, – грустно добавила она, смахивая набежавшую слезинку.

– Ну что ты, Надь… – Георгий подошел к ней, прижал к себе ее голову. – А шубка замечательная, примерь-ка еще разок!

– Да ладно…

– Примерь, примерь. – Он силой поднял жену с табурета и, подталкивая в спину, отправил в гостиную, туда, где лежала на софе шубка.

Заставляя себя не думать о том, как подошла бы эта шубка Кате, Георгий еще раз полюбовался женой, еще раз сказал о том, что новая шубка ей к лицу и что теперь хорошо бы достать такую же шапку.

– Обязательно найду! – пообещал он в искреннем порыве мужней заботы.

За чаем поговорили о матери Георгия, решили, что ее нужно навещать почаще всей семьей.

– Это я виновата, все-таки мне нужно было уступить, ты прости меня, Жора, – подразумевая свои отношения со свекровью, горячо сказала Надежда Михайловна.

– Ну что ты, это я виноват, – миролюбиво возразил он, – это мне сразу нужно было поставить все на свои места.

Одним словом, порешили на том, что мать у Георгия одна, и надо бы приучать к ней внучек, и вообще не злобиться друг на друга, не накапливать мелочные обиды, а помогать друг другу жить-поживать на белом свете, – «ведь один раз живем, и не до трехсот лет»…

Ночью Надежда Михайловна целовала Георгия отвыкшими от ласк жесткими губами и говорила, как она ему благодарна не только за шубку, но и вообще за всю прошедшую жизнь, какой он добрый, благородный, замечательный и какая она озабоченная, вздорная, порой излишне суровая с детьми, «хотя им и нельзя давать садиться на голову». Слушая все это, Георгий, как сказала бы сама Надежда Михайловна, никак не мог взять в толк «существо вопроса», не мог объяснить вдруг происшедший слом в характере его неколебимой прежде жены.

Потом он вспомнил о холодильнике, не финском «Розенлефе», что стоял на их нынешней кухне, а о маленьком «Севере», работавшем на жидком аммиаке. Тогда они снимали квартиру у порта, вернее – комнатушку с отдельным входом.