Собрание Сочинений в двух томах. Том Первый. Стихотворения

Таким предстал читателям поздний Елагин, профессор Елагин (на этот раз без иронии), запечатленный с Иосифом Бродским на поэтическом вечере в Питсбурге в 1974 году: измученный астмой немолодой человек с вечными кругами вокруг глаз. Помимо основной преподавательской работы в Питсбурге, с лета 1968 года Елагин преподавал русскую литературу в Русской летней школе в Миддлберри, штат Вермонт, и отдал этому делу больше пятнадцати лет – лучших учеников Елагин обрел именно в этой школе, где преподавание велось по-русски и даже в быту ученики по мере сил старались разговаривать на языке Пушкина и Елагина; сохранились десятки записей его лекций и разговоров, кое-что из них опубликовано, буквально все – интересно. Впрочем, многие его острые словечки, записанные студентами, обнаруживаются в его же более поздних стихах. Такое бывает только с очень полно реализовавшимися творческими натурами.

О том, что рано или поздно его стихи к московскому читателю попадут, Елагин знал точно («Пойдут стихи мои, звеня / По Невскому и Сретенке; / Вы повстречаете меня – / Читатели-наследники» – это стихи еще шестидесятых годов).

В одном из интервью «Голосу Америки», подлинные записи которых любезно предоставили мне сотрудники радиостанции, Елагин говорил о неизбежном слиянии «внутренней» и «внешней» русской литературы, притом – в скором будущем: «Развиваются как бы два русла, но неизбежно их слияние, неизбежно в конце концов это должно стать одним, и мы видим этот процесс – медленный, он и сейчас происходит. Скажем, бунинские стихи сегодня уже изданы в Советском Союзе, то же произошло с Цветаевой, то же, вероятно, произойдет в свое время и с Георгием Ивановым, и с Ходасевичем, и, надо надеяться, со многими другими. Так что в общем это несущественно, это разделение. Это – одна литература, разделенная не по литературным причинам».

В письме Елагина ко мне от 26 мая 1978 года есть строки: «Еще раз благодарю Вас за внимание ко мне – этим я не избалован. Отношение ко мне на Западе более чем тепло-прохладное". Евгений Евтушенко во вступительной статье к составленной им антологии русской поэзии «Строфы века» писал: «Выдающийся поэт "второй волны" Иван Елагин полжизни отдал американским студентам в Питсбурге, героически перевел "Тело Джона Брауна", а сам умер даже без тонюсенькой книжки на английском»[30].

Справедливости ради, заметим: книги на английском поэт не дождался, зато у него, на двоих с Моршеном, вышел сборник на голландском – «Меж двумя зеркалами» (Маастрихт, 1985). Появлялись отдельные стихотворения в переводах на самые разные языки, от английского до китайского, но настоящее признание к Елагину могло прийти только в России, «в оригинале». Увы, оно пришло лишь посмертно, а по большому счету, несмотря на десятки публикаций в альманах и журналах, газетах и еженедельниках (часто – миллионными тиражами «перестроечных» лет), настоящее признание приходится лишь теперь – вместе с выходом этого двухтомника: кстати, как и предсказал Елагин, вслед за собраниями сочинений Георгия Иванова и Ходасевича.

Хотя, собственно говоря, признание это оказалось все же номинальным – в самиздате Елагин циркулировал тоннами. И здесь хочется процитировать не Елагина, а петербургского поэта Николая Голя, автора самого проникновенного гимна нашему самиздату:

А хотите, скажу, за что я
благодарен годам застоя?

А за то, что так научили

говорить, как не говорили
никогда нигде ни о чем
(это я не про сложность тропов
и иронию, и эзопов
здесь язык как раз ни при чем).

…А за то, что натренировали

так читать, как вовек не читали,
и утроили этот дар
(это я не про строчки точек,
и не чтение между строчек,
и не про шестой экземпляр) –

а про то, что в пылу бесед

иль под утро, уткнувшись в книжку,
никогда не тянул на вышку,
а, как максимум, – на семь лет. [31]

Этот гимн Уголовному кодексу СССР, по которому даже за чтение и хранение – страшно сказать! – Солженицына больше семи лет не давали (если только не наводили «амальгаму» и не припаивали уже чисто уголовную статью), видимо, применим и к Елагину. Я не знаю примеров, когда давали срок конкретно за него и каков этот срок был, но знаю доподлинно, что составитель трехтомного собрания сочинений Бориса Поплавского, писателя куда более «невинного», чем Елагин, три года лагерей получил. Николай Голь, кстати, читал Елагина по моим копиям, чего уж теперь таить.