Собрание сочинений в пяти томах. 1. Парижачьи

и лицедей уже у себя. Прохлада и покой прихожей его особняка, отгороженного от улицы кипарисами, смягчила его. Впервые взбрело на ум заняться личными делами жены, проникнуть, без приглашения, в ее комнаты.

Тут все было невкусно и мышиное, так как умница только ночевала дома, то ничего не свидетельствовало, что это покои пресловутой ученой. В будуаре стоял скромный секретер, ящички которого лицедей решил перерыть в поисках обличительного.

Остатки ума подсказывали ему, что это глупо, бесполезно, и хуже всего, некрасиво. Но необъяснимое раздражение вынуждало его не слушаться писка благоразумия. Он решил он был в ярости и в опасном возрасте. И все.

На секретере желтело несколько фотографий. Его жена была тут снята с родителями, еще девочкой. На одной и с ним, на другой в подвенечном платье. Омерзительная мишура.

Но от этой карточки он оторвался не скоро. Рядом стоял он сам, одинокий, еще жених И чем все это кончилось. Но лицедей не достал снимка из рамы как сперва захотел, а только отвернулся, напружившись, а встал и подошел к одному из зеркалов.

Добросовестный муж. Забыл в оный миг о послесвадебном скандале, об историях с молодыми людьми, о тех сценах, о наклонностях к кожуху, о ревности к щеголю, все что игралось четверть часа назад. Лицедей знал, что он прав. Она виновата. Он ее накажет.

Но доказательства? Он вернулся, приступил к поискам в мебели жены. Однако созерцание карточек его несколько расхолодило. К секретеру он вернулся не с тем вдохновением, как сперва.

Конечно, они провели отлично годы с того дня, как их вот здесь фотографировали. Бесспорно быт его жены ему был ведом в мелочах, тем более никем не осуждаемых, что умница слишком значительна по себе, никого они не касаются и и он[12] не обращал никакого внимания. Разумеется, не было повода у него быть ей недовольным и на дне, по правде, гордился такой женой распространенный краснобай.

Но теперь все кончено. Если бы даже он и хотел ее извинить, не смог. Ее отношения с разстригой принимают облик делающий ее совершенно независимой от мужа во всех отношениях и ее дружба с лебядью, упавшая камнем между ним и кожухом, все переполнили, хотя до сих пор так называемая чаша терпения и была вообще пустой. Умница могла поступать как хотела, он терпел бы всякую ее свободу, но не ту, что лишила свободы его так как свою свободу он считал замочком их супружеского свода. Но если бы он и расстался со свободой, то не поступится своим достоинством, а поступки его жены, по мере того как он размышлял, оказывались все более позорными и преступными.

Он открыл один из ящиков неохотно и вяло. Заметил это, снова вскочил возмутившись.

Что с ним? Почему его действия так вялы и неуверенны. Откуда бессилие не то перед этой женщиной, не то перед нуждой в доказательствах, которые так легко найти. Стоит протянуть руку.

Он извлек коробку с письмами и открыл. То были его письма, которые он писал еще невесте, и сложенные в порядке, перетянутые резинкой и которые видимо умница берегла. Может быть которыми и дорожила.

Вот забавно. Лицедей достал одно и углубился. Не мешает узнать годы другим человеком: коим перестал быть, сейчас особенно. Красноречие отступления, желание нравиться в каждой строке, сдобренные игрой легкой, непринужденной. Письмо неплохо написано. Досадно, что сейчас он не может написать такого же ей, а если бы. Краснобай взволновался, затосковал. Дочтя страницу он отложил письмо откинулся поплыл по мыслям. Его гнев просох. Сидел человек опустившийся, обнищавший, имущество которого продали с торгов сознававший себя и сознававший, что нет выхода из этого разорения.

Боже, до чего он ослаб. Вложил письмо в конверт, повертел в пальцах, снова достал и принялся перечитывать. Это его приободрило. Разница между его нынешним положением и прошлым вернула бы ему решимость бороться, но когда снова сложил письмо, убедился что его тянет к этой кипе, желая продолжать, что больше ничего больше он не в состоянии. Он хотел опять взяться за письмо в третий раз, почувствовал отвращение, со слабостью бросил письма в ящичек и отошел. Что делать? Бессилен бороться с этой женщиной. До сих пор он считал ее только приправой к собственной жизни. Но теперь оказалось, что она умница так превыше его и недоступна. Недосягаемая, застрахованная от каких бы то ни было покушений с его стороны.

Вот ему доложили, что его хочет видеть швея. Просил ее принять, вышел в большую гостиную, устремился обрадованный, что его отвлекли от этих размышлений.

— Хорошо, что я вас застала, лицедей, по существу я могла бы и не заезжать к Вам, а прямо в лес, но мне захотелось узнать не здесь ли вы, чтобы переброситься мячом.

— Садитесь пожалуйста, сказал лицедей принимая позу, и сделайте одолжение я чрезмерно внимателен.

— Есть один разговор, один слух, по поводу которого я бы хотела