Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 1

Веско и строго звучало: «Твой прадед за всю жизнь не прочел ни одной газеты, и это не помешало ему жить и умереть порядочным человеком!» (Конечно, и здесь газеты — утрирование, но за подлинность интонации я ручаюсь). Создавалась и всячески укреплялась атмосфера наследственного подражания, в которой вырастала подобная мне молодежь. Ей подобные реплики казались, во всяком случае до поры до времени, сокрушающе логичными. Многие мысли и книги, не продуманные и не прочитанные прадедом, проникали в быт робко, контрабандой, с конфузливой оглядкой еще не на фото — на дагеротип, где тот или иной суровый предок с высот своей порядочности сдвигал на непреклонном лице запрещающие брови.

Простая и ясная формула: «Надо знать своих предков не затем, чтобы ими гордиться, а чтобы стать их достойными», — на практике рождала немало абсурдов.

Мне было около трех лет, когда я научился читать. Отец мне показал как-то буквы. Раза два с Верой я их повторил, из кубиков с азбукой было сложено и прочтено несколько простейших слов, а там дошло дело и до «Золотой азбуки». Ее мне иногда и раньше давали — картинки смотреть под наблюдением взрослых. Эта азбука была сделана самим папой в полный лист ватманской бумаги большого формата. На обложке, под аркой цветных букв заглавия, сидела женщина, держа на коленях раскрытую книгу. В ней было большое сходство с мамой. Рядом, заглядывая в книгу, стоял маленький мальчик в карминно-красной косовороточке, в русских сапожках. На матери было васильково-синее платье. Все это на сплошном золотом фоне. Много позже я встретил опять и узнал этот фон и красочную гамму на фресках Фра-Беато-Анджелико[5].

На огромных страницах азбуки, на каждой, было напечатано небольшое стихотворение, начинавшееся с порядковой буквы алфавита. Виньетка заглавной буквы и акварельные рисунки отца украшали страницы. Очень памятны даже сейчас эти тексты и эти рисунки, конечно, не все… «Бом, бом, загорелся Кошкин дом…» — полыхало языкастое пламя, кошка била в набат, и растерянная курица стремительно мчалась с ведром на пожар, расплескивая воду. «Дождик, дождик, перестань…» — здесь над ярко-алой виньеткой виднелся пейзаж, взятый прямо из нашего сада: часть круга и начало липовой аллеи под свежим весенним дождем. Помню также букву «К»: «Как поедешь, моя радость, во мою деревню…» «Радость» ехала сверху, в соломенной шляпке «кибиточкой», с лентами, на паре резвых лошадок, а внизу козел Васька муку сеял и козлятки помогали, и просевала коза, а в темном углу сидела «совища из углища», которая «глазами хлоп-хлоп и ногами топ-топ!» На букву «ять» ехал пан по дороге претолстый, а за ним поспевал холоп на тощем одре, и сам исхудалый и тощий. Но особенно мне запомнилась буква «У». Здесь был, может быть, наименее красочный рисунок огромной улитки, иллюстрирующий текст: «Улита, улита, высуни рога, дам тебе кусок пирога!» Благодаря краткости этого текста, отец выбрал его, чтобы я прочел эти строки сам. Он долго бился со мною, раздражаясь от нетерпения и старательно сдерживаясь, но я чувствовал нарастание этого раздражения, трепетал и так и не сумел ничего прочесть. Зато после, когда, наконец, махнув рукой, он оставил меня в покое, в тот же вечер оказалось, что я все понимаю, и к удивленью Веры прочел ей не только «Улиту», но и что-то еще, лишь изредка немного сбиваясь. С этого начал читать. Помню книжки-крошки Ступинской библиотеки, которые читал, еще произнося слова вслух и с недоумением спрашивая сестру, когда же я научусь читать про себя, как все взрослые. Казалось невероятным, что этому даже не учат, и такая чудесная способность должна почему-то вдруг появиться сама. Оказалось — действительно. С этих пор книги стали мне лучшим подарком. Помню, как-то вечером мама вернулась из Москвы и привезла мне хрестоматию Ушинского «Родное слово». В момент ее приезда я уже спал, а утром, когда проснулся и узнал эту новость от Аксюши, мама еще не вставала. Я на цыпочках заглядывал в комнату, где она спала. Там было почти темно от спущенных штор, но книжки в розовой обертке лежали на столе. Трогать их было нельзя: «Вот мама проснется — сама тебе даст».

Еще совершенно не умея писать, я уже завел себе маленькие тетрадочки, которые из бумаги по моему требованию сшивала Вера, и заботливо покрывал фантастическими каракулями целые страницы. Я охотно «читал» всем, переворачивая страницы и импровизируя целые истории, а потом настолько привыкал, что уже «знал», на какой странице о чем, избавляя себя от труда каждый раз придумывать наново.

Как-то, бродя по пустынному коридору в сумерки, когда нечем было заняться и все взрослые были заняты где-то своими делами, сложил я свой первый стих. Он возник сам собою, вернее, пропелся:

Кто где, кто где? Кто, где, где?
Кто меня оставил?
Бедный я, бедный я,
Я — Иван Сусанин!