Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 1

А в самом доме почти не было ничего живого, кроме Мурки — кота Мадемуазель, назначение которого — оберегать ее покой от крыс. Собаки, самые обычные дворняжки, жили у крыльца в своих будках. Отец любил больше всего цветы да еще птиц, и к настоящим животным был равнодушен. Он в саду, замерев неподвижно, подолгу следит за пернатою жизнью, подсмотрев в кусту гнездышко, где только что вывелись птенцы, или, найдя выпавшего птенчика, еще не научившегося летать, который громко пищит в траве, непременно остановится, посадит малыша на ладонь, осторожно согреет его своим дыханьем, пока тот не успокоится, и серьезно обдумывает, как лучше ему пособить. Оставить? Вот мать-птичка рядом летает, волнуясь. В дом бы взять его лучше, а то как бы кошки не съели. С бродячими кошками вел он войну постоянно: они изгонялись из сада камнями и палками, иногда с балкона по ним стреляли из «Браунинга»… Так же безжалостно, к моему огорчению, истреблялись и кроты. Чуть на глазах шевельнется земля — сильный удар лопаты рядом подкинет и землю, и черную шелковистую тушку; уже бездыханной падет она на дорожку — для сада вредны кроты. А тут еще клуша, клохча, ведет в сад свое пискливое и суетливое потомство, на клумбу. К делу цыплят приучая, начнет заботливо расцарапывать землю, выдирая свежие посадки. «Куры в саду!» — это звучит как воинственный клич, призывая всех к обороне. На бедную клушу бросаются все, и она, распустив свои крылья, с громкими воплями, перья теряя, летит вокруг всего дома, как настоящая птица…

Поэтому моя нерастраченная нежность к животным питается больше всего там, на Миллионной. По именам мне знакомы коровы, телята и лошади. Вот — Смелый, своенравный задиристый конь, весь огненно-рыжий, а ноги в белых чулках, и на морде белый знак восклицательный; все разносы на совести у него. Спокойная старая Касатка; иногда меня на нее сажают верхом; уцепившись за гриву, я все больше сползаю на шею, но все ж таки еду. Шмель — серый в яблоках тяжелоступ, светло-бежевый Стрепет и любимица общая Дорогая — темно-гнедая кобыла; нынче она с жеребенком. Коров я знаю по имени только самых любимых, и немудрено: их больше четырех десятков, не считая молодняка и телят. Лошадей же всего штук пятнадцать. Среди всего этого, в общем, доброжелательного животного населения есть и опаснейшие персонажи, которых боюсь. Я боюсь черно-пегую суку Мушку, если, сорвавшись с цепи, она налетает, норовя облизать все лицо. А страшнее всего мне индюк. Расфуфырив свой хвост, блекоча, негодуя, он трясет лиловеющим гребнем, висюльку свою клювом подкидывая, и боком подскакивает ко мне, если я без всякой охраны появлюсь в районе, ему предоставленном, возле черного крыльца. Правда, в поле бывают опасны быки, но об этом известно мне больше по всяким рассказам, например, о гибели брата тети Нютиной горничной Паши, быком убитого насмерть. Но индюк, тот и сам по себе умеет наполнить ужасом трепетным сердце. Всем видом своим он понятнее всяких рассказов дает ощутить, на что он способен!..

Впрочем, все же конкретные эти угрозы и страхи продолжаются очень недолго, иные опасения, неясные и не выраженные в каких-либо определенных формах, врываются в жизнь тревожно и сумрачно, отлагаясь на мыслях и разговорах. В этом чувствуется нечто стихийное, заражающее все вокруг чувством какой-то беспомощной растерянности. Даже взрослые по сравнению с этим кажутся слабыми; может быть, только отец знает, как надо бороться, знает и устоит.

Эти тревожные ощущения преждевременно проникали в сознание, и оно являлось перед ними беззащитным и неогражденным, вопреки всем заботам, вопреки той китайской стене, которой я был огражден.

Что поделать? Глубокое противоречие было заложено в самой дате моего появленья на свет, в разрыве, лежавшем между мною и старшими братьями (как говорилось уже, Коке с Верой я мог бы быть сыном), в самом возрасте наших родителей, которые оказывались общими у меня и у братьев с сестрою.

Ведь как сын своих отца с матерью, брат своих братьев, должен я был находиться в одном поколении — время рожденья меня помещало в другое…