Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 1

Впрочем, строгость его, даже и не всегда справедливая, только больше питала ее уважение. Дети, жена, прислуга или посторонние люди — никто не решался противоречить ему. Никто не смел поступить в чем-либо наперекор его воле, так что свои обиды она не могла никогда считать чем-нибудь исключительным. Когда-то, уже давно, он выучил ее читать. Это тоже без горьких слез не обошлось, но зато вот теперь утешенье. Она пристрастилась: читает все ночи запоем. Прочитана Библия вся от доски до доски, все классики: и Шекспир, и Диккенс, и Байрон; Достоевский, Толстой, Гончаров и Щедрин; с ними бок о бок, к негодованью отца, читаются романы с продолжениями в «Московском листке» (что-нибудь вроде «Разбойника Чуркина»). И сегодня давно уже надо бы спать, но нельзя не дочесть хоть одну, две главы. Интересно!! В руках у нее книга Сенкевича — «Огнем и мечом». Для новых подвигов созвал шляхетство и панов князь Вишневецкий… Осада Збаража. Скшетуский, выбравшись из осажденной крепости, пробирается через болота. Кругом волки воют, шуршат камыши, всюду рыщут казаки — враги, и Аксюша снова не видит, как, расслоив по комнате керосиновый чад, начинает сильнее коптить ее лампа, хлопочки чернявого пуха летают вокруг, опускаясь на платье, подушку и книгу…

В прочих окнах темно. Только разве в одном еле брезжит какое-то светлое пятнышко. Может быть, просто в тучах где-то просвет и далекая звездочка отражается в темном стекле? Нет, это горит лампада в углу у старых икон в комнате, той, где я сплю. Она едва освещает убранство серебряных риз с выступающими венчиками и верхний угол: две стены, небольшую часть потолка. Остальное все тонет в глубоких спокойных безмолвиях мрака.

Ночь проходит. Подул ветерок, тучи все разгоняя. Прямоугольник окна засинел. А потом синеву раздробили пурпурные стрелы рассвета. Дождь унялся. Встало солнце над садом, и он, весь обрызганный свежими каплями, отражает ликующий утренний свет каждой каплей и каждым листом. Где-то в кустах барбариса чирикнула пеночка-теньковка. Вдали, в Анатольевой роще, кукушка ответила ей, зяблики отозвались, хлопотливо взлетая над гнездами у самого дома. В «банной» аллее щелкнул раз, другой соловей и замолк. И тотчас весь сад зазвенел голосами все громче и громче. Отряхнулись, проснувшись, цветы и раскрыли умытые яркие чашечки.

Солнце взлетает все выше и выше к закату. Подсохли дорожки. Вот на одной из них забурлила земля, и бархатный крот наверху появился. Он повел в обе стороны остреньким рыльцем — не понравилось, стал уходить обратно в свое подземелье, выбрасывая сильными толчками рыхлую землю. У черного крыльца уже дымит пузатый самовар, и лиловый дым почти горизонтально уплывает между кустов и собачьих будок. Со стороны кухни слышен ритмичный перестук ножей, звяканье посуды, и через приотворенную дверь видно жаркое пламя растопленной печи. Девчонка, в высоко подоткнутой юбке, из ледника пронесла в запотевшем стеклянном кувшине холодные сливки. Над кустами вянущей персидской сирени парят лимонно-желтые махаоны. День начался.

Из сада возвращается Вера. У нее в руках большой букет только что срезанных пионов. В ее темных волосах, причесанных на прямой пробор, блестят прозрачные крупные капли.