Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 1

Но не только форму выбирает Толстой в этом произведении. Он декларируем некую грандиозную программу создания своего основного труда — повести «Осужденный жить». «Разговоры с Чертиком» будут, с одной стороны, подготовкой к нему, а с другой — продолжением его человеческой биографии; в них — его жизнь в 30-е годы, его настроение, то упадочное, то творчески приподнятое. И самое главное, что проступает здесь и в других его ранних произведениях, — это Время, в котором он вынужден жить, время «победившего социализма», когда Москва, его любимый город, «сбрасывал с себя, как ненужную шелуху, сотни церквей и памятников истории», время, когда у него на полке «рядом с Библией, книгой, по которой люди учились жить тысячелетиями, стоит библия наших дней — „Вопросы ленинизма“ Сталина, по которой пытаются жить сейчас», время, когда «в прокуренном поезде… на стенах уборных человеческим калом выписаны похабные ругательства, где серые безразличные вши ползают по воротникам обтрепанных курток, и в грязных лужах слякоти, натекавшей с обуви, леж<ат> узлы и мешки, такие же серые и покорные, тупые и безразличные, что и люди…» (эссе «Велимир Хлебников»); время, которое убивает и его, и окружающих; «В обезьяньем бесстыдстве тыча под нос окружающим хилые ублюдочные интересы пайков, жратвы, очередей и абортов, даже и те, кто знал когда-то другое наполнение жизни, понемногу сходят на нет, превращаются в подголоски толпящегося и озлобленного стада…» («Разговоры с Чертиком»).

Чтобы отвлечься от этого кошмара, он иногда, ночью, отодвинув «грязновато-блеклые тона» дня, с его заботами и неприятностями, старается окунуться в прошлое, в навсегда ушедший светлый мир, «снова воскресить будто какой-то недосмотренный на заре утренний сон, точно забытую легенду о каком-то утаенном жизнью наследстве», уйти хотя бы ненадолго от этой жизни, в себя, в свои мысли, но замечает при этом, что это тоже «утомительно»… все время «вариться в собственном соку».

Он чувствует «себя очень старым и изношенным внутренне», хотя еще «молод годами»; свою психику считает «разбитым зеркалом и неважно, каким камнем оно разбито». Но он хочет сосредоточиться на самом главном, на том, ради чего он живет: на восстановлении утраченного; хочет написать историю своей «жизни на фоне окружающих событий; большое психологически-бытовое полотно… где, не стесняемый размерами… мог бы сделать нечто, по размаху адекватное Прусту, по яркости красок — „Детству и отрочеству“, по космичности близкое Андрею Белому и В. Хлебникову».

«В стремлении к написанию этой вещи мне безусловно слышится голос отца. — писал он тогда. — Он почти всю жизнь работал над „Семейной хроникой“ и собрал огромный материал для истории двух семейств на протяжении почти ста лет…[128] Лишенный возможности хоть как-нибудь восстановить утраченное, я, тем не менее, иногда склонен всю свою жизнь рассматривать как подготовку к тому, чтобы написать продолжение этой, теперь уже несуществующей работы, с того приблизительно места, на котором остановилось перо отца. Ушел он, уйду и я, но люди будут жить. Если до них не дойдут мои мысли… значит они не нужны, не своевременны, есть нечто фатальное, что мешает им быть услышанными. Мне для себя самого нужна какая-то цель. Мне кажется, что каждый человек должен безотчетно стремиться оставить в жизни какой-то след, иначе существование бессмысленно и никому не нужно…».(«Разговоры с Чертиком»).

Этот мятущийся молодой человек не только пишет по ночам, не только трудится изо дня в день на тоскливом нелюбимом поприще, он уже наметил план изучения творчества Хлебникова, которым давно увлекается, он переживает, что в нужде живет Ахматова, Клычков, что унижает свое достоинство Андрей Белый и еще то, что люди в массе своей «отмахнулись» от религии.

Логически размышляя, Толстой возвращается «на круги своя», отдавая себе отчет, что только раньше, когда все стояло на своих законных местах, расставленных мудрыми веками, только тогда и было хорошо, и что ничего нового человечество придумать не может, и что только религия способна собрать все то, что теперь растеряла его страна. И как иллюстрация к этому — удивительный эпизод с несчастным калекой, пришедшим в храм как к спасительной пристани в самый трудный момент жизни. Автор подчеркивает, что и сам он поступил бы именно так, найдя пристанище душе именно в его стенах.

С. Н. Толстого не оставляет ощущение, что, может быть, какая-то «божественная сила» ведет его по жизни, помогая, направляя, поддерживая, и вливая в него оптимизм. Жалость и боль за потерянную Россию, которая

…непонятная, чуждая лежит…
Враждебная… Проклятая… Родная!..