Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 1

Такой он считал политическую обстановку в стране в 60-х годах. Какой же она была в 30-х?! Неудивительно, что, начиная работу над своей ранней прозой, С. Н. Толстой отыскивал своих героев то в Англии, то в Америке, уповая, видимо, на то, что если чей-то чужой любопытный недоброжелательный взгляд и пробежит бегло по его рукописи, то, возможно, сразу ничего и не заподозрит. Но это было достаточно наивно, и такая конспирация ему не очень удавалась. Так, в «Шерлоке Холмсе», начав приключения своих героев с далекой Англии, автор уже через несколько страниц вернул их в родную Москву 20-х годов, и всемирно известные иностранные персонажи сразу поблекли и затерялись, уступив место колоритным фигурам советских соотечественников. Окружавшая их действительность была настолько абсурдной, что ее можно было если не оплакивать, то только пародировать. С. Н. Толстой дает массу забавных картинок из жизни социалистической столицы: книжную толкучку у Третьяковского проезда, сцену на вокзале, смешной и одновременно трагический семейно-бытовой диалог мужа и жены, звучащий как исторический документ жизни страны после переворота. Читать это, конечно, забавно, поскольку написано, несомненно, с большим юмором, но на самом деле и к огромному сожалению, это была каждодневная жизнь людей, с их убогим невыносимым бытом, карточками и любыми аферами, укладывающимися в схему выживания, со слежками, доносами и преследованиями, с выдвижением бездарностей и подонков в литературе и искусстве, и т. д. Главным огорчением для С. Н. Толстого во всем этом неприглядном калейдоскопе с его тягостной атмосферой была невозможность писать. И снова «новинский» лучик солнца проглядывает в этот мрак, снова возвращает его к мучительным воспоминаниям детства, а их итог — угнетающие его мысли об уходе из жизни. Они перебивают придуманную детективную ситуацию повести и не дают автору закончить произведение. Но даже то немногое, что он успел написать в «Шерлоке Холмсе», несомненно, сделано мастерски: и напряжение, в котором он держит читателя, используя жанр детектива, и живые образы советских граждан, с их животной психологией выживания любыми, даже самыми недостойными человека, способами, логически оправданными необходимыми житейскими потребностями, и действительное отношение к навязываемой всем коммунистической идеологии, которая рушится сразу, как только речь идет об этих «человеческих потребностях»: «Покупателями были исключительно мужчины, от самого юного, едва кончавшего первую ступень, до чистеньких старичков в золотых пенсне, обрамлявших погасшие, видевшие лучшие времена глаза». А уж сколько юмора и одновременно горечи было вложено в сцену встречи на перроне вокзала гостей из Англии, которую автор называет «почти стенограммой», и которую, наверняка, наблюдал он сам, живя рядом с железной дорогой в Спасском тупике: «Оказалось, что Холмса приняли за кого-то совсем другого — не то за Тагора, не то за принца Уэльского. Впрочем, понятие и о том, и о другом здесь слабое… — Смотри, смотри скорей, а то уйдет энтот принц, его расстреливать привезли. — Да не бреши, зачем его расстреливать, раз он в Москве метрополитен будет строить…» и т. д.

Как и сцены на вокзале, сцены книжной толкучки в Третьяковском проезде тоже не были выдуманы автором и были видены им здесь не раз. Он много лет работал рядом (в Театральном проезде, д. З), и Театральная площадь очень часто встречается в его произведениях, как в стихах, так и в прозе:

…Солнце ли, как теленок неловкий,
В Москве, как дома, и даже проще,
Руки лучей разметав по Петровке,
Разлеглось во всю Театральную площадь…

(«Я возвращаюсь под утро…»)

А будучи завзятым книголюбом («Опустевшая квартира», «Когда Станислав проснулся…»), он наверняка часто бывал на этой самой толкучке, и персонажи повести и ситуации были подсмотрены им в жизни.

В лице Ватсона нетрудно узнать самого автора, от имени которого ведется рассказ, потом он предстанет читателю уже в роли художника, ведущего за стеной бытовой разговор с женой, в котором именно та незавидная роль инженера, а не художника, импонирует женщине, заканчивающей сцену слезами, той самой женщине, но уже из «Разговоров с Чертиком», которая «в минуты любви ласкает свою кошку и задумчиво созерцает пропуск в закрытый распределитель и, чуть шевеля губами среди ленивых поцелуев, шепчет: „А мясо по октябрьским у нас так и пропало…“»