Собрание сочинений в пяти томах. Т.1

Что же касается меня, то, вероятно, происходившее со мною в те годы для многих останется непонятным. Я не был, конечно, сумасшедшим, но вряд ли был и вполне нормальным ребенком. Слишком раннее и какое-то одностороннее созревание, может быть, и возраст родителей, — да мало ли что могло тут сказываться? Много ли мы, в конце концов, знаем, и насколько достоверно то, что мы знаем? Но слишком многое определялось описанными состояниями и переживаемою мною мучительностью этих состояний, чтобы они остались скрытыми, чтобы о них умалчивать.

Каковы же итоги, которые были вынесены мною из постоянной борьбы с этим бесом, борьбы, которая мне самому казалась, чаще всего, бесплодной?

Первый итог. С несомненностью отличая и распознавая влияния этого беса, сознавая их пагубность и сознательно им сопротивляясь, я вынужден был сделать много усилий, направленных к добру, и эти усилия помогали мне в чем-то оставаться лучшим, чем я мог бы стать без борьбы, поддаваясь этим влияниям. Работа над собой, постоянная и упорная, приучала меня в те годы смотреть на себя как бы со стороны, требуя от себя отчетов и удерживая от крайностей, в которые могли увлечь меня эти, лишь наполовину сознаваемые, импульсы. Итог этот положительный.

Второй итог. Зарождение стремлений, противоречивших моей склонности к доброму началу и враждовавших с ним, постоянная необходимость подавлять их, скрывать и не давать им возможности развиваться и порабощать меня травмировали сознание, вызывали чувство постоянной внутренней несвободы и создали определяющее и пронесенное дальше, в долгие годы, убеждение в своей исключительности, исключительности в отрицательном смысле. Это — итог отрицательный.

И еще: в этот период установилось умение четко различать красивое и уродливое, белое и черное, здоровое и больное. И если собственный суд с несомненностью ставил меня в разряд отрицательных, больных и уродливых величин, то искреннее стремление к неосуществимому, к смене своего знака на знак противоположного значения сохраняло свою силу, и никакому жонглерству, никакому самообману, никаким компромиссам с этими знаками не могло быть места. Таков, как мне кажется, третий и, опять-таки, положительный итог всего, происходившего со мною в те годы.

Глава VIII

— А потом она что, умерла? Да?

— Про лошадь не говорят — умерла…

— А как?

— Лошадь — пала.

— А корова?

— Корова околела…

— Ну… ну, а собака?

— Собака издохла.

— А остальные как же? Ну, вот бабочка: пала или околела?

— Бабочка скапутилась, — улыбается сестра.

— Скапустилась, — немедленно поправляю я: так мне кажется выразительнее.

В самом деле, вот она, на окне гостиной, маленькая «скапустившаяся» крапивница. Залетела, наверное, еще осенью и, оббив о стекла свою бархатистую оранжевую и черную пыльцу, долго, умирающими движениями, раскрывала и складывала уже прозрачные крылышки. С нею рядом, задрав запыленные скрюченные лапки, лежат несколько пчел. Здесь, внизу, давно не убирали и не открывали штор. Довольно холодно. Укрытая чехлами мебель сдвинута к стенам. Портреты запылились так, что их трудно отличить один от другого… Но сегодня с утра неожиданно нахлынуло все предпасхальное. Великий Пост на исходе. Страстная неделя уже началась. Всюду в доме уборка и чистка. Горничные сбились с ног, ставя самовары и таская ушатами горячую воду. Моют и натирают полы, сметают в углах паутину. Сколько пыли, сколько моли, сколько вещей, сошедших с мест, сколько дел у взрослых!