Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Чистый голос Нури и смысл, заключенный в его словах, прояснили сознание. Так чистая струя воды смывает со стекла мутный налет, и стекло становится прозрачным, и взору открывается мир в привычном естественном очертании. Нечто схожее произошло с сознанием Фурсова, и он увидел и понял все, как оно было. Да, надо что-то делать. И немедленно, потому что война, рядом враги, и неизвестно, как могут обернуться события.

Он поднялся. «Главное, не суетиться, ни одного опрометчивого слова и никакой растерянности...» На него смотрели со смешанным чувством: удивления и надежды. В рваном обмундировании, в ссадинах и в крови, со вздутой правой щекой, он казался неправдоподобно большим и рыжим. Только треугольники на петлицах гимнастерки оставались прежними, и все невольно смотрели на них. Владимир шагнул к штабелям оружия, густо смазанного заводской смазкой, сказал:

— Будем вооружаться. Продержимся, пока подмога подоспеет. — И взял какую-то штуковину в жирном бумажном чехле. — Да это же автомат! А вот и винтовки... Запасайся, братва, патронами!

Его окликнул Нури:

— Прикажи кому-нибудь принести воды: люди пить хотят.

«И чего это он затосковал? Все теперь пойдет, как надо», — подумал Фурсов. И хотел сказать, что будет ему и вода, и лекарства, но тут в дверях появился Иван Арискин. Лицо выпачкано известкой, отчего под глазами обозначились тонкие морщинки. Когда он исчез со склада и куда бегал — никто не заметил, никто не знал. За вертким, сухощавым парнем давно утвердилась одобрительная кличка «Вездесущ». Иван запарился от бега, грудь его ходуном ходила под расстегнутой гимнастеркой. Он закричал:

— Фашисты наседают на северо-западные ворота! Песочников подмоги просит.

«Он же на гауптвахте», — вспомнил Фурсов. И тут же вспомнил: война. А на войне и не такое случается. Главное, не одни они в крепости.

— За мной! — бросил он команду. — Защитим северо-западные ворота!

— Я — следом. Перевяжу раненых — и прибегу. — Помолчал и добавил: — Про воду не забудь.

Фурсов обнял друга. Они постояли, затаив дыхание, чувствуя биение своих сердец. И расстались. Чтобы больше никогда не встретиться.

Мы прорвемся!

Санинструктор Саша Песочников сидел на гауптвахте. За самовольную отлучку в город: Здесь его и застала война. Когда грохнуло, закачалось, запылало, он выскочил в окно. Собрал бегавших по двору бойцов в команду, велел вооружиться, кто чем может, и привел к северо-западным воротам. Просто так: надо было кому-то командовать. Бойцы залегли в подворотне, окопались. Была бы указана цель, а как ее достичь, красноармейцы, пораскинув умом, сами решат. Ручному пулеметчику Аскенадзе он приказал:

— Будешь осаживать немцев, когда попрут к воротам. Короткими очередями: патроны беречь надо.

Впрочем, до пулемета очередь еще не дошла. Винтовочным огнем стрелки держали врагов на почтительном расстоянии. Не сразу Песочников узнал в рыжем детине своего друга замполита Фурсова, который, тяжело дыша, остановился в подворотне с горсткой минометчиков. А узнав, улыбнулся:

— Подмогу привел?

— Ага... Как тут?

— Держимся! — Саша Песочников улыбался, возбужденно жестикулировал. Он весело блестел черными глазами, весело оглядывал Фурсова. — Переоделся бы, на пугало походишь.

Бравада была к лицу, но не к месту, и Саша пристально всматривался туда, где, высвеченный лучами восходящего солнца, горбатился деревянный мостик, перекинутый через опоясывавший крепостной вал и заполненный водой ров. Со стороны кладбища, к мостку, отбрасывая впереди себя длинные тени, подбирались гитлеровцы.

— Перебежку делают, гады! — забеспокоился Песочников. И приказал Аскенадзе: — Врежь-ка по ним! — И приоткрыл ворота.

Аскенадзе, смуглый, длинношеий, прильнул к пулемету. Хищно обозначился его горбоносый профиль. Его гладко выбритая иссиня-темная щека нервно дергалась. Приняв положение для стрельбы лежа, расчетливо и метко послал две очереди в осмелевших было вражеских автоматчиков.

Фашисты закричали, загалдели, бросились врассыпную.

— Не нравится, — сказал Песочников и глянул на Фурсова. — Будем бить их смертным боем!

Фурсов едва ли услышал санинструктора. Внезапно и яростно накатился на ворота гром разрываемых снарядов, мин, авиабомб. В том многоголосом реве потонули трескотня автоматов, одиночные хлопки винтовок, и Владимир подумал: не их одних война застала врасплох, и не они одни бьются с фашистами там, где их застала война, бьются до последнего патрона... До последнего патрона — это так, по привычке. Где он, этот последний? Не будет его. Вот-вот подоспеют на подмогу части, расквартированные в городе Бресте, и вместе они турнут фашистов — костей не соберут. И еще он подумал: как только спокойнее станет у северо-западных ворот и в округе, он прежде самых неотложных дел отнесет воду Нури Сыдыкову и поможет ему переправить раненых в госпиталь.