Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

В тот вечер он пришел хмурый, чем-то встревоженный. Без причины тер докрасна горбинку на носу. Накануне немцы взяли зубного врача Симонова. Никто не догадывался, чем он привлек внимание лагерного начальства. Разве тем, что был евреем. Но об этом никто не знал, кроме Шумской. Даже Бухов. Даже Иван Кузьмич Маховенко... Бухов долго молчал, тер согнутым указательным пальцем горбинку носа, хмурый, сосредоточенный, весь ушедший в себя. Наконец, сказал:

— Надежда Аркадьевна, вам надо уходить.

«Они и на меня начали охоту?» — хотела спросить она. Но спросила о другом:

— А как же Иван Кузьмич?

— Он не может.

— Что не может?

— Оставить раненых. Мы предлагали ему побег. Много раз. Он решительно отказался.

«На нем все держится. Без него раненым — погибель... А ему — не погибель?» Шумская была в смятении. Бухову это не понравилось.

— Иван Кузьмич прав. Мы оставили его вне группы, вне наших дел, чтобы не навести на него фашистов. И этот наш разговор должен остаться между нами. — Александр помолчал и совсем уже сухо спросил: — Вы так и не ответили, готовы ли к побегу?

«Он думает, что испугалась».

— Готова.

У Бухова потеплели глаза, но все так же сурово он продолжал:

— Вот и хорошо. Кстати, нас будет человек двадцать. При побеге все может случиться. Не сможете ли вы припасти кое-какие медикаменты, бинты?

У нее хранилась приготовленная на трудный случай Иваном Кузьмичом секретная аптечка. Она не сомневалась, что хирург позволит ей кое-что взять из нее и уверенно сказала:

— Смогу.

С этого часа она как бы переродилась. Она реально представила, что такое побег, и начала готовить себя к нему. Собиралась с духом. Уложила в сумку из-под противогаза медикаменты и примерила лямки; пришила, где надо, покрепче пуговицы, проверила на ботинках шнурки. Потом вдруг ей стало не по себе оттого, что она скоро вырвется из этого ада, а все останутся. И Маховенко, и Ольга, и Владимир Фурсов. Все останутся, а она убежит. И чем больше Шумская думала об этом, тем малодушнее казалась сама себе. Нет-нет, она не может уйти, не облегчив положения тех, кто останется, хотя бы на один миг! Она пошла к Маховенко.

— Иван Кузьмич, мы решили помыть раненых.

Она знала: это трудно и опасно сделать, потому что выходило из рамок режима, установленного немцами. Опасно не только для нее, опасно для всех военнопленных. Но она должна была сделать для них что-то, раз не имела права сказать им о своем побеге! Маховенко, должно быть, догадался о движении ее души, просто сказал:

— Хорошо, после ужина. Лагерную охрану я беру на себя.

Шумская взглянула на Ивана Кузьмича и протянула ему руку, как бы прощаясь с ним.

— Спасибо.

Он неожиданно улыбнулся.

— Выше голову, Надя. И чаще повторяйте слова, когда вам трудно: вперед без страха и сомненья!

Маховенко ушел, и она испугалась, что больше не увидит его. И, чтобы заглушить тревогу, принялась за дело. Вместе с тетей Катей, Аней и Ольгой кипятила воду, перетряхивала постели, мыла и перевязывала раненых. Старательно и долго возилась с Фурсовым. Раздела его донага и, часто споласкивая полотенце, обтерла его с головы до пят. Шумская проделала это так ловко, так естественно, что Фурсов не смог ни возмутиться, ни запротестовать. К тому же ему было так легко и приятно, как если бы Шумская смыла гной не только с тела, а и с его души. Она одела его и уложила в прибранную постель.

— Я никогда этого не забуду, — тихо сказал Фурсов.

Шумская отвернулась, пряча набежавшие на глаза слезы. И только теперь увидела в дальнем проходе Бухова. Он, наверное, давно подавал ей знаки. «Сердится на мою затею — вдруг всполошатся немцы. Но я ничего не могу с собой поделать!» Это и еще многое другое хотела сказать она Саше, но Бухов опередил ее:

— Минут через десять приходите в котельную. Не забудьте про медикаменты.

«При чем тут котельная?» — похолодела она.

— Так скоро?

— Это слишком серьезно, чтобы я шутил! — Бухов был решителен и непреклонен.

В отпущенные ей десять минут она еще раз обошла палаты, мысленно прощаясь с товарищами по беде, по судьбе. Сознательно миновала Фурсова, не надеясь на свои до предела напряженные нервы. Боялась она столкнуться и с Маховенко. И столкнулась. И вскрикнула от радости.

Маховенко по-своему понял ее волнение и сказал:

— Успокойтесь, охранники не появлялись, все обошлось.

«Разве вы не видите: я ухожу... ухожу и не могу вам этого сказать! Не могу сказать, как вы близки, дороги мне, роднее всех на свете, милый Иван Кузьмич!» — хотелось крикнуть Шумской. Но Маховенко по-своему понял ее волнение. А может, притворился, потому что не мог не увидеть на ней противогазовой сумки, не мог не услышать крик ее души. Но как бы там ни было, он больше ничего не сказал и поднялся к себе на второй этаж. Быстрый шаг. Непокорная голова. Седина на висках, на затылке. Не оглянулся. Ушел.