Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

«Как меня зовут? Ах, да, не каждый полковник обязан знать мое имя. Надо доложить». И он постарался, доложил так, как докладывал своему командиру полка Дулькейту.

— Замполит минометной батареи сто двадцать пятого стрелкового полка, сержант Фурсов!

Рапорта не получилось. Говорил он медленно, как если бы читал неразборчиво написанное. И сиплым, пересохшим голосом.

— Спасибо за службу, сержант Фурсов, — положил на его плечо руку полковник. — Представляю вас к медали «За отвагу».

Это был первый случай в жизни полковника, когда он представлял бойца к награде на войне, и он еще не умел соразмерить цену подвига и цену награды. Медаль «За отвагу» порой шла вровень с жизнью бойца, а то и выше! Понимание того, что в данном случае это не так, придет позже. Но до этого часа полковник не доживет.

Был далек от такого понимания и сам Фурсов. И, услышав слова полковника, он вспыхнул — от счастья и предчувствия, что доживет до того часа, когда не станет войны. Он понимал, что в той жизни у него не будет медали «За отвагу», потому что дают ее подлинно отважным героям. Но что он будет жить, ему подсказывало предчувствие, и он радовался. Думая так и радуясь, он не отделял себя от тех, кто был рядом с ним и кто остался в крепости. По ту сторону войны он не представлял себе жизни без Петра Карболина, лейтенанта Полторакова, Нури Сыдыкова, капитана с обугленными глазами, без Володи Короленко и орлиного гнезда на неприступной скале, и куска хлеба, намоченного в студеной реке Кашкасу.

Фурсов сделал глотательное движение и правдоподобно ощутил во рту прохладный, запашистый, домашней выпечки хлеб, впитавший в себя студеную и вкусную воду Кашкасу. Ел, высасывая из него взахлеб воду, и она обволакивала воспаленное небо, гортань, пересохшую душу. И ему было хорошо.

За нашими плечами — Родина

Это сказал полковник, когда они вышли на шоссе Варшава — Минск. И еще сказал полковник, что мы должны защищать Родину здесь. До подхода главных сил. Нет сомнения: уже давно отстукали телеграфы, передали рацию, прозвонили телефоны закодированным и открытым текстом: враг нарушил государственную границу крупными силами, развязал войну. И там, за плечами — от Москвы до западных рубежей подняты по тревоге войска. Они вот-вот подойдут. Пехота... танки... артиллерия... закроют небо краснозвездные самолеты. И тогда...

Своими мыслями он поделился с Фурсовым и, как бы между прочим, обронил:

— Вы были замполитом?

— Да.

— Теперь будете моим заместителем по политической части.

«Понимаю, так надо». Владимир оглядел бойцов. Их осталось человек тридцать. Но и тридцать человек — сила. Вооружены винтовками, патронташи и карманы набиты патронами. Кое у кого на поясах гранаты. На лицах сосредоточенность и ожидание: веди, командуй, приказывай — все исполним! «А ты как должен поступать, замполит? А ты поступай так, чтобы не было стыдно ни тебе, ни им за тебя».

Полковник разделил бойцов на две равные группы — по пятнадцать в каждой. Одной группой велел командовать Фурсову, другую взял под свое начало. Объяснил:

— Немцы пойдут по шоссе. Самокатчиков и мотоциклистов нам есть чем встретить. Труднее будет противостоять танкам. Самое надежное — поглубже в землю влезть. — И приказал залечь группе Фурсова слева от шоссе, своей — справа.

И он, и бойцы верили: продержатся. Ведь с минуты на минуту должно подойти подкрепление!

Фурсов приказал бойцам окапываться, а сам упал под одинокой ольхой. Его мучила жажда. Земля под ним подалась — влажная. Срывая ногти, он принялся копать лунку. Вдруг произойдет чудо, и в лунке проступит вода. Чуда не произошло. Он положил в рот комок влажной глины, пожевал. Его стошнило, как тогда, неизвестно чем. «Только бы никто не заметил», — забеспокоился он. Но еще больше его беспокоило то, что рыть окопы было нечем. Бойцы ковыряли землю штыками, выгребали ладонями. А тут, вот они, мотоциклисты!

— Приготовиться! — крикнул Фурсов.

Мотоциклисты ехали по два в ряд: мотоцикл-коляска к мотоциклу-коляске. Мотоциклы тяжелые, с наглухо закрытыми моторами. Катились устойчиво, плавно. Немцы вели себя беспечно. Без команды по ним открыли беспорядочную стрельбу. Два-три мотоцикла закружились на месте, натыкаясь друг на друга. Должно быть, их водители были убиты или ранены. Остальные поспешно развернулись и, прибавив скорости, помчались назад. Затрещали автоматы, и Владимир впервые увидел, как прокладывают разноцветные, стремительно текучие полосы трассирующие пули. Фашистские автоматчики стреляли так, как будто на ключе отстукивали азбуку Морзе: точка-тире, тире-тире-точка. Потом все стихло.

Красноармейцы воспрянули духом: выдержим! По цепи прошел полковник, похвалил:

— Молодцы! Выходит, не так страшен черт, как его малюют.

Красноармейцы смеялись. А полковник не смеялся.

— Поглубже закапывайтесь, — не приказывал, просил он. — Полезет танк, прижмись ко дну окопа и жив останешься. А вражескую пехоту встречай меткой пулей.