Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

— Скажи мне по чести, — обратился он к Панфилову, — сумеет драться по-настоящему твоя ополченческая дивизия? И время, и обстановка такие... короче, мне это надо твердо знать.

Панфилов неторопливо поднялся, распрямил плечи, мгновение молча смотрел на командарма жестким, укоризненным взглядом и медленно, как бы подыскивая верные слова, проговорил:

— Товарищ генерал-лейтенант, мы будем бить врага смертным боем.

Рокоссовский поднялся со стула и крепко пожал Панфилову руку.

— Спасибо... Спасибо, Иван Васильевич... не сомневался... Да... Выстоим, обязательно выстоим. И не только выстоим— победим!

Он снова сел на стул, уперся полусогнутыми ладонями в коленки, пригласил сесть Панфилова.

— Я часто думаю, Иван Васильевич, о нашем времени... Тяжелое, но благородное дело на нас наложило это время — утвердить мир и свободу на земле... Да.

Гудел воздух, сотрясалась от разрывов металла земля, едкий запах пороха и тротила проникал в комнату.

— Гитлеровская Германия обрушила на нас все, что смогла, — задумчиво продолжал он. — И основной удар — на Москву. Угроза серьезная. — Генерал-лейтенант встал, закинул руки за спину и начал ходить по комнате. Его волнение Панфилов понял по-своему и тоже поднялся со стула.

— Ленинградцам тоже трудно, а стоят. И мы Москвы не сдадим.

— Да, да... Войну ведем необычную, Иван Васильевич. Бьемся насмерть. Или фашисты нас, или мы их.

Генерал-лейтенант остановился посреди комнаты, выпрямился, опустив руки по швам. Голова его едва не касалась потолка. Торжественно и строго, как на присяге, он докончил:

— Но «или» не должно быть. Не будет. Будет победа... наша победа!

Он подошел к окну, оперся о подоконник, помолчал. Потом резко повернулся к Панфилову.

— Какое великое счастье, что в этой борьбе руководит нами родная наша партия!

Снаружи наступила внезапная тишина. Панфилов приблизился к собеседнику и сказал так медленно, словно старался в эту минуту мыслью пробежать тот великий путь, который он прошел от бойца-чапаевца до генерала Отечественной войны:

— Прошу вас верить, Константин Константинович, мы выполним приказ Родины: в Москве фашистам не быть!

2

Не успела еще остыть земля от бомбежки, как хлынули танки. Шли они поэшелонно — десять... двадцать... сорок. Выжимали последние скорости, торопясь по склону холма на Осташково.

Из противотанкового колодца следил за ними Стуге. Рядом с ним — расчет первого орудия. Краем глаза Стуге видел командира орудия — сержанта Цыганкова, которого все ласково называли Цыганком. У сержанта плотно сжаты губы, а лицо его от напряжения и вовсе потемнело.

В Осташково от орудий тесно. Стуге с трудом разместил батарею. «Большак. Здесь будет главный удар танками. Сюда — побольше артиллерии», — вспомнил он кем-то сказанные слова... Кто их сказал и когда — память отказалась восстановить... Может быть, командир дивизиона, а может быть, и сам генерал. Был он вчера здесь, похвалил за позицию... Но было это будто бы не вчера, а давно, давно...

Теперь идут танки. Вот они свернули к переправе, подставив борты под дула пушек.

— Ну, братцы, приготовились. — Стуге опустил на грудь бинокль. — Огонь!

Он услышал, как его команду повторил Цыганков, и тотчас увидел клубок разрыва на головном танке. Танк дернулся и, словно споткнувшись, осел на левую гусеницу.

— По второму... бронебойным... огонь! — командовал сержант. Теперь он, командир орудия, был полновластным хозяином своего расчета, — это право к нему перешло после первой команды командира батареи. Не минуты — секунды сейчас решали дело.

Цыганок грудью навалился на бруствер окопа, крепко расставил локти, шапка-ушанка сдвинута на затылок. Выражение его лица, да и вся фигура говорили о том, что отсюда он не собирается уходить.

«Молодец... молодец», — твердил про себя Стуге. Над ним, справа и слева, с коротким свистом проносились снаряды, справа и слева ухали пушки, слышались короткие выкрики команд таких же сержантов, как и его Цыганков, который вот после третьего «мимо» на секунду оттолкнул наводчика от панорамы, припал к ней сам и, удостоверившись в точности наводки, беззлобно проворчал:

— Мазила, давай спокойней... Огонь!..

А там, на покатом склоне за переправой, дымили и скрежетали подбитые танки с тупыми стволами орудий, с черными крестами на покатых боках. Их уже три, десять, семнадцать, и злая радость охватила Стуге, когда третья волна танков, вынырнув из-за крутого поворота, не принимая боя, повернула вспять. Не в силах сдержаться, он выскочил из колодца.

Ему теперь было хорошо видно и переправу, где, словно дожидаясь очереди, вытянулись еще три танка, подбитые, видимо, из передовых окопов стрелками, и стоящие тоже на прямой наводке, чуть впереди, пушки с разгоряченными бойцами около них, и серые спины стрелков в окопах. Стрелки смотрели тоже туда, где только что были слышны грохот и рев танков, а теперь — тишина.