Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров

Раскопки на Р-5, Р-4, „Кругозоре“ и других местах подходили к концу — огромные ящики-монолиты по тонне и больше весом давно уже сохли под знойным гобийским ветром. Надо было спускать их вниз с отвесных круч в сухие русла, по которым только и могли подойти машины. Здесь пригодилась моя давнишняя морская практика. Простое приспособление из двух вбитых рядом ломов и скользящей через них восьмеркой петли проволочного троса позволяло одному человеку с волшебной легкостью спускать вниз громадную тяжесть. Рабочие, вначале скептически отнесшиеся к „выдумке“ начальника, быстро освоились с этим приемом. Пришлось оставить наверху только монолиты на Р-5 и на „Кругозоре“ Здесь большая высота спуска не позволяла ограничиться двумя связанными вместе буксирными тросами автомашин. Рождественский должен был привезти из Улан-Батора длинный трос, и тогда монолиты могли быть спущены прямо в машину. Странное впечатление производили эти большие ящики из чистых досок, испачканные белоснежным гипсом и стоящие на недоступных кручах среди безжизненного лабиринта ущелий Нэмэгэту.

Долгое пребывание в душных ущельях, тревожные, бурные и пыльные дни и ночи, однообразная и тяжелая работа начали утомлять людей. Все не могли дождаться счастливого времени раскопок в открытых местах котловины Нэмэгэту.

Каждый переживал утомление по-разному. Эглон ворчал на то, что ему осточертело копать этих бесконечных громадных и зубастых гадов, и мечтал, чтобы выкопать хоть какого-нибудь настоящего зверя — маленькое изящное млекопитающее. Оттого наш Ян Мартынович рвался вниз, в котловину, к красной гряде. Лукьянова тосковала по товарищу-женщине, с которой она могла бы поделиться своими женскими мыслями и чувствами. Как ни бережно все мы относились к нашей „одной-единственной“, как ее называл Эглон, все же Мария Федоровна под конец объявила, что ей надоели „мужики“ „Все мужики, одни мужики, только мужики!“

Лукьянова отыскала себе где-то в оврагах „секретную комнату — дворец принцессы“. Никто не знал, где находится это таинственное помещение, куда она скрывалась, чтобы побыть одной, без надоевших мужчин. Мы с Новожиловым выследили ее однажды в подзорную трубу теодолита и узнали, что тайный „дворец“ находится в ущельях Северного обрыва. Так и пометили его со знаком вопроса на плане Нэмэгэту.

Новожилов худел и мрачнел, потому что плохо спал, опасаясь злобных пауков. Донимали его душные, безветренные ночи перед бурями, когда появлялось множество фаланг. Такой же страх перед фалангами испытывали и некоторые рабочие, особенно могучий иркутянин Петр Афанасьевич.

Что касается меня самого, то я в своем отвращении к этой мерзости был нисколько не храбрее Новожилова. Долг начальника повелевал сохранять бесстрашие (увы показное!)

Привлеченные запахом постоянно готовившейся пиши, в лагерь начали понемногу сходиться наиболее отважные обитатели пустыни ушастые гобийские ежи. Первый же еж был схвачен и посажен в просторный ящик, где мирно пофыркивал над кусочком сахара. Когда Новожилов и Лукьянова, вооружившись рукавицами и пинцетом, вытащили из его иголок двух непомерно раздувшихся клещей, Тишка, как он был назван Новожиловым, и вовсе перестал бояться людей. Компания ежей увеличивалась — приходили новые и водворялись в тот же ящик. Дошло до пяти штук, но пятого, остромордого и черного, пришлось выгнать за злость. Гневно фыркая, он с позором отправился обратно в пустыню. У других были очень симпатичные, но разные мордочки: удлиненные, островатые или покороче и потупее, с более светлой или темной шерсткой. Приятны их длинные ушки, на концах листиковидно расширенные. Ежи доставили немало приятных минут в нашей пустынной жизни. Мы собирались по нескольку человек над ящиком и не дыша наблюдали, как они уморительно зевают, потягиваются, почесываются, валяются в жару на боку, широко разбросав лапки.