Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров

Мы отчетливо видели перед собой приморскую низменность, болотистый край которой постепенно погружался ниже уровня моря. На вязком, илистом дне широко простирали свои корни огромные, болотные кипарисы, темной, непроницаемой, увешанной мокрыми мхами стеной уходившие в бесконечную даль. Глубокие каналы почти черной пресной воды прорезали там и сям чащу этих несокрушимых зарослей. Сюда заплывали трупы погибших ящеров — динозавров — как хищных, так и панцирных, которые обитали дальше от берега, на материке, за бесконечными стенами прибрежных лесов, вечно окутанных дрожащим маревом нагретого влажного воздуха. Что происходило там, так же как и где обитали эти динозавры, осталось для нас тайной ибо в слоях гор Хара-Хутул нет отложений, которые возникли бы там, на материковой стороне лесного барьера. Но с морской стороны этого барьера, там, где сей час располагались полосы песчаников с костями и остатками растений, геологическая летопись сохранилась.

Здесь жили зауроподы — самые крупные ящеры Земли с необычайно длинными шеями и хвостами. Они бродили в воде на прибрежных отмелях, питаясь богатой растительностью. Огромные приливные волны набегали здесь в определенные часы суток на низменные побережья, сметая все мелкое и слабое. Но гигантские зауроподы противостояли этим волнам не хуже таксодиев, глубоко погружая в мягкое дно свои огромные когтистые лапы. И сейчас их кости, разбросанные некогда волнами, говорили нам о прошлом величии древних ящеров…

Снова испытал я странное очарование черного гребня в центре горного массива, четкой прямой грядой прочерчивавшего невероятный хаос окружающих размывов. Веселой гурьбой мы вошли в узкое ущелье, прорезавшее насквозь базальтовый гребень, где отполированные ветром вишнево-красные базальтовые скалы в торжественном одиночестве нависали в небе. Чистый и яркий красный цвет лав еще сильнее горел в пламенном солнце и подчеркивался глубокими тенями оврагов. Оказалось, что в 1946 году мы неправильно оценили мощность лежавших под базальтами пород — она была значительно большей, — так же как и тех пород, которые лежали непосредственно выше базальта. Пройдя по ущелью на южную сторону гребня, мы оказались перед хаосом холмов и промоин в котловине у подножия горы. Здесь в прошлую экспедицию мы с Громовым нашли кости динозавров. Над беспорядочной толпой желтых и серых холмиков высились три ряда песчаниковых пластов; они образовали на уступах склона три пояса каменных бастионов с грозно торчавшими навстречу нам зубцами. Здесь было царство орлов — на каждом зубце, на каждой скале важно восседала птица. Еще выше, во впадинах неприступных полированных базальтовых стен, виднелись огромные гнезда грифов…

Возвращаясь к машинам, я думал о том, что задача предварительного ознакомления с Хара-Хутул выполнена. В тот же день мы вернулись к раскопкам. В главном лагере на Баин-Ширэ был уже прибран „Малахов курган“ на месте выемки скелета, названный так по сходству с разбитым укреплением — хаосу глыб породы, обломков досок, щепок. Оставалось загрузить машины добычей и возвращаться в Улан-Батор. Снова на местах раскопок остались Эглон и Рождественский. Мы никак не хотели мириться с мыслью, что найденные и лежащие тут же на поверхности научные ценности могут остаться не взятыми „Дзерен“ оставался с Эглоном, все остальные машины едва-едва смогли вместить груз. Койки были привязаны сверху на тентах, а ведра и баки для воды укрепили позади кузовов на выдвинутых „ходовых“ досках. Ходовыми досками мы называли две толстые доски, которые всегда находились при каждой машине и помещались под кузовом на раме. При помощи этих досок мы преодолевали и пески, и крутые откосы, и рыхлые солончаки.

Рано утром 6 апреля мы простились с товарищами Эглон и Рождественский дали положенный прощальный салют и долго махали нам, стоя перед единственной оставшейся от целого городка палаткой. Оба невысокие, они казались издали почти одинакового роста, но трудно было представить себе более несхожих людей. Худощавый, слегка похожий на японца, сильно близорукий Рождественский славился аккуратностью и выдержкой, почти педантичностью. Рассеянность и вспыльчивость Эглона наравне с его оптимизмом, невзыскательностью и добродушием была притчей всей экспедиции. И сейчас, накануне нашего отъезда, оба схватились в жарком споре. Рождественский справедливо упрекал Эглона за небрежность в этикетировке находок, а тот упрямо продолжал отстаивать свои позиции. Тогда Рождественский обратился к „общественности“ и представил на ее суд замечательную этикетку, написанную собственноручно Яном. Этикетка была приложена к тазу панцирного динозавра, найденному Малеевым, и гласила кратко „Саин-Шанда, скелет Малеева“. Ян Мартынович решил, что нечего долго расписывать географическое положение и обозначать научное название находки — так звучало короче и внушительнее. Под оглушительный смех Эглон удалился из палатки с видом оскорбленного достоинства…