Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров

Конечно, далеко не все находки бывали столь удачными. Очень часто какие-нибудь превосходно сохранившиеся кости, уходившие в глубь обрыва, подавали надежду на нахождение здесь целого скелета. Однако при дальнейших раскопках оказывалось, что надежды были ложными. Найденные кости были или остатком уже разрушившегося скелета, или костями, захороненными отдельно в момент отложения породы. Почему-то особенно часто находили хвосты, точнее — хвостовые позвонки. Рождественский всегда ожидал, что за хвостом непременно будет скелет. Об этом торжественно объявлялось вечером, когда все искатели сходились к позднему обеду. На следующее утро к месту находки отправлялся я, или Новожилов, или Эглон, и открытие становилось „закрытием“. Рождественский отмалчивался, щурил маленькие упрямые глазки, поправлял заржавевшие от пота очки, всем своим видом показывал, что считает наши заключения ревнивым заговором, направленным на то, чтобы не признавать его превосходства. Убедившись в конце концов в правоте „экспертов“. Рождественский глубже нахлобучивал самодельную полотняную шляпу с необъятными полями и устремлялся на новые поиски.

День за днем проходили в поисках и исследованиях, с утра до вечера — несносная жара и вечный свист ветра, сопровождавший нас по узким ущельям и на обдутых до последней степени плато. Этот свист ветра был наиболее обычным аккомпанементом всякому делу и всякой мысли. Над лагерем и дальше к горам поверхность плато бэля покрывали черный щебень и черные пирамиды ветровых многогранников. Эти черные поля в жаркие дни всегда накалялись, и мы ходили по ним, как по нагретой чугунной плите. Ни посидеть на камнях, ни дотронуться до них рукой было нельзя. Легкий ветерок, проходя над полями черного щебня, превращался в жаркое дыхание открытой печи. Издалека черные плато, как я уже говорил, выглядели как бассейны прозрачной воды, потому что всегда были покрыты движущимся слоем нагретого воздуха. Ощущение оторванности от жизни и угрюмого молчания наступало всегда, когда приходилось пересекать большие пространства этих черных полей. Изредка маленькие ящерицы, охотившиеся за невидимыми насекомыми, встречались на пути. Больше ничто не нарушало мрачной безжизненности черных плоскогорий.

Скоро мы привыкли и начали находить своеобразную красоту, а подчас и очарование в Нэмэгэтинских ущельях. Еще в 1946 году мы заметили, что в самых больших ущельях Большого и Среднего Каньонов столбы выветривания песчаников были очень разнообразны. Теперь мы ходили сюда снова любоваться прямыми строгими колоннами греческого образца, толстыми угрюмыми столбами египетских храмов, бокалообразными, перетянутыми в нескольких местах колоннами индийской архитектуры и пузатыми столбиками старорусского стиля. В каждом месте все колонны были одного и того же типа, что порождало причудливое впечатление архитектурной цельности дикого обрыва. Ближе к горам, там, где неглубокие котловинки вскрывали верхние горизонты ярко-желтых песков, с высоты под солнцем эти впадины казались красной медью, обрамленной железом черных бугров. Размывы светло-желтых глинистых песков давали широкие белые потеки. На этих бело-желтых пятнах очень резко выделялись черные многогранники и черные оторочки щебня. Подобные места были настолько своеобразны, что казались неземными — видениями другой планеты.

Красивы ущелья Нэмэгэту при свете полной луны! Тени глубочайшей черноты лежали вдоль подножий восточных обрывов и вздымались вверх черными клиньями по промоинам, рассекая обрывы на отдельные выступы — темные, без деталей, призрачные и невещественные. Западные обрывы ярко освещены, и, желтые в древнем свете, они кажутся при луне вычеканенными из зеленоватой матовой стали. Крупный черный щебень и полированные многогранники на дне котловины — как куски серебра, разбросанные по сказочной сокровищнице. В безветренную ночь тишина такая, что отчетливо слышен стук собственного сердца. Только изредка, перелетая с места на место, уныло и размеренно покрикивает пустынный сыч.

Наша дружная семья ночью разъединялась сном. В молчании пустыни становилось невыносимо одиноко тем, кому случалось не спать, страдая от болезни или от навязчивых мыслей. Подолгу ворочался Петрунин, у которого разболелись сразу и ампутированный зимой палец, и зубы. Позднее к нему присоединился Сизов — у юноши возобновился ревматизм рук. В часы ночного бодрствования гнетуще чувствовалась огромная даль, отделявшая нас от всего родного и привычного, и таким медленным казался ход времени, тягуче растекавшегося по необъятным просторам Гоби.

Песчаные бури продолжали время от времени свои налеты. Тогда в лагере крутился шуршащий песок и палатки заносились пылью. Очень неуютно в палатке после песчаной бури — резкий запах пыли, все вещи становятся шершавыми на ощупь, все надо вытряхивать — на сердце тягостно и душно. Вечные звуки ветра менялись в зависимости от погоды. В знойный день или в жаркую ночь ветер глухо шумел, в холодную погоду переходил в резкий, пронзительный вой…