Собрание сочинений в семи томах. Том 5. Путевые очерки

Тем временем мимо нас дефилируют горы во всей своей красе; здесь — сверкающие как диадемы, там — мрачные, насупившиеся.  Одни стоят одиноко, — видно, что они крайние индивидуалисты, другие взялись за руки и довольны тем, что составляют горный хребет. У каждой свое лицо и свой образ мыслей. Говорю вам, природа — ярый индивидуалист; всем своим творениям она придает индивидуальные черты; но мы, люди, не понимаем этого.  Хорошо еще, что каждой горе мы даем имя, как и человеку. Вещи просто существуют, и все, — в то время как индивидуум обладает собственным именем. Вон ту гору зовут Рота, ту — Сандгорн и так далее.  У гор, кораблей, людей, собак и заливов есть имена; уже одно это означает, что они индивидуальны.

Чуть подальше города Бодё есть скала по имени Ландегоде, такая симметричная, что похожа на декорацию. Но все же она, по-видимому, настоящая. Люди показывали ее друг другу и утверждали, что за ней видны очертания Лофотена. Бедняжка Ландегоде была так красива — синяя на фоне золотого неба и перламутрово-золотистого моря, — что выглядела даже несолидно. Солидная гора не должна быть такой красивой, это как-то ... ну, не мужественно, что ли.

— Да, — изрек штурман. — Как раз тут в прошлом году пошел ко дну один пароход...

Лофотен

Не надо отнимать у неодушевленных предметов того, что принадлежит им по праву: правильно будет говорить Лофотен, а не Лофотены, хотя это целый архипелаг, не считая мелких островков, утесов, рифов и отдельных камней, щедро рассеянных в море. Сами понимаете, если в Норвегии насчитывается больше ста пятидесяти тысяч островов, их нельзя не заметить.

Взгляните утром из иллюминатора на Лофотен — и вашему изумленному взору прежде всего предстанет бесчисленное множество камней самой различной формы.  Они совершенно голые и отливают золотисто-коричневым цветом на опалово-молочной водной глади; местами у них из-под мышек торчат пучки жесткой травы; округлые валуны, отполированные прибоем, острые шпили утесов, истонченные ветром, целые агрегаты камней, табуны скал, утесы-одиночки. Кое-где видны маяки или сигнальные вышки, кое-где каркасы из длинных жердей, — видимо, для сушки трески, — вот что такое Лофотен. А когда выйдешь на палубу, чтобы осмотреться получше, увидишь — из этого каменного кружева взметнулся в небо букет гор.

Букет гор — иначе но скажешь. Тут-то и видно, что мир цвел гранитом еще прежде, чем расцвести черемухой и сиренью.  «И сказал бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место и да явится суша. И стало так. И назвал бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел бог, что это хорошо».

И даже очень хорошо, прямо-таки великолепно! На Лофотене, однако, возникла не одна суша, а довольно много, и бог назвал их Мускенесёйя, Флакстадёй, Вествогёй и многими другими именами и наделил их особой силой. И начали на тех клочках суши произрастать камни и скалы, да в таком изобилии, как нигде на свете. А потом стали расти горы, как деревья в лесу. Гранита тут хватало, так что они могли расти как на дрожжах. И они вырастают прямо из воды — одни раскидистые, как ясени, дубы или вязы, другие высокие и прямые, как ели, березы или тополя. Так и вырос сад гор, который называется Лофотен; и было это хорошо. Говорят — «голая скала», но эти места скорее назовешь пышными, обильными, буйно цветущими скалами. Что и говорить, если хочешь достичь совершенства, нечего жалеть материала, а без богатой фантазии не сотворишь даже гор. Побывайте на Лофотене и вы убедитесь, что можно сделать из любого материала, даже такого тяжелого, как гранит, гнейс, слюда и горный сланец.

Что касается людей, то они, очевидно, не могут прокормиться камнями и потому находят свое пропитание в том скоплении воды, которое бог назвал морем; и ловят лосося, морскую форель, а главное, треску. В какой бы городок мы ни заходили — в Бальстад, Лекнес, Стамсунн, Хеннингсвер или Кабельвог, всюду была деревянная пристань на сваях, где наш пароход, деловито грохоча лебедкой, выгружал плоды юга: капусту, муку, цемент и красный кирпич; взамен он получал бочки с треской, ящики с треской, бочонки с треской и сотни связок сушеной трески. Треска просто нанизана на веревку и напоминает хворост или пучки какой-то высохшей, покоробленной, сухо шелестящей коры. Только по резкому запаху можно догадаться, что это нечто съедобное.

Около каждой такой пристани теснится дюжина деревянных домиков, из них — девять кофеен, по здешнему «kaffestue», одна почта, две лавки, торгующие жестяной посудой, конфетами и табаком, и одна редакция местной «avisen». Все остальное (кроме телеграфных столбов и скал) — это треска, висящая на длинных жердях, планках и стояках, пахнущая протухшим рыбьим клеем и тихо шуршащая на северном ветерке. Хотел бы я побольше узнать о жизни рыбаков Лофотена, однако в это время года они, видимо, заняты только тем, что сушат треску, наловленную весной. Но говорю вам: это трудная и героическая жизнь.