Собрание сочинений в шести томах. т.6

Дрых я как убитый, но, правда, поутрянке проснулся… Маруся еще спала… и вновь невольно навалилось на меня, на мозг мой, на душу, невидимое чудовище, как дубиной первобытной, орудующее непостижимостью случившегося, жестоко при этом отбрасывающее причины от следствий, следствия от причин, хамски пресекающее все мои мучительные попытки свести начала с концами, концы с началами… тянуло думать о наверняка имеющейся связи массы неправильностей моей житухи с жесточайшим из видов наказания и в который уж раз прикидывать, чей это удар: судьбы или рока?.. если рока, то получено наказание за какую-нибудь слабость… если же сей рачок – удар судьбы, следовательно, неопровержима моя перед нею вина… Осторожно поканал на кухню, мысленно обращаясь к Опсу, уже потребовавшему выдать завтрак: раз, дорогой друг и товарищ, в коленке у меня дрянь, гадостное название которой не желаю произносить – слишком много для нее чести, – то что ж, милый мой, подыхать будем… пожили – и хватит, всякое бывает… хочешь не хочешь, размышлять о краткости жизни бессмысленно… даже долгая жизнь несоизмерима с тем неведомым бесконечным Ничто, откуда мы с тобой взялись и куда возвратимся в час, не нами, слава богу, определенный… до того часа поживешь с Марусей, с ней тебе будет не хуже, чем со мной… а потом… потом – небольшая остановка и ты снова затявкаешь в качестве одного из щенков своего спаниельского вида… и тебе покажется, что ты всегда был, всегда есть, всегда будешь…

Опс радостно взвизгнул, встал на задние лапы, чтоб лизнуть в нос, чуть ли не по-человечески разахался-разохался-расстонался, потом бросился к своей посудине… только жратва могла его отвлечь от выражения самых что ни на есть возвышенных чувств.

Надо сказать, никакого такого уж с ума сводящего страха перед самой смертью я не испытывал… повсюду мочилово за мочиловом, а гибель двух близких людей почти что начисто лишила меня ощущения ценности жизни… однако я не чуял никакой тяги к смерти, сколько бы та ни нашептывала, мол, жизнь твоя отвратительно безлюбовна, следовательно, грош ей цена, бездарна она и полное дерьмо вместе с твоим банковским счетом, гарантирующим пожизненную независимость от нудностей быта и общежития…

Жрать не хотелось, а Опс, наоборот, сбегав в сад, снова бросился к посудине… всем хороша была охотничья подоружейная собака спаниель, но больно уж удивляла постоянной готовностью жрать… она словно бы старалась возместить горестное отлучение Опса от въевшейся в его гены охоты, от страсти унюхивания и преследования жертвы, от служебного рвения, от выполнения сладкого долга ублажить себя и хозяина принесенной в зубах дичью… наверняка охота частенько ему снилась… он вздрагивал, тихо полаивал в утробной тишине сна, перебирал лапами, часто дышал, словно рвался за уткой, упавшей в болото, потом облизывался и успокаивался – спокойно досыпал до утра… хотел я однажды спросить у покойной Г.П., – она лучше, чем кто-либо, знала собачью жизнь, – бывают ли у Опса поллюции, как это случалось со мной, с подростком, но не решился… не стоило и ей и себе лишний раз мучать душу мыслями о жестокой тюремной жизни неоскопленных кошек и собак…

Вот Опс вернулся из сада… мне его стало безумно жаль… побаловал его сырком и сосиской – лопай, друг, от пуза, пока я жив…

А сам пошел поваляться и был благодарен Опсу за то, что быстро вернулся он из кухни, причем с таким извиняющимся видом, словно опоздал на службу… он тут же взялся за свое терпеливое знахарское ремесло… шершавил и шершавил под коленкой и вокруг нее теплым, мягким, гладким, слегка пощекочивающим языком – явно пытался добраться до средоточия нуды и боли – до опухоли, чтобы вытянуть ее потом из плоти так же, как вытащил однажды кутенка-кротенка из разрытой лапами норы…

Маруся, встав и умывшись, была неразговорчива… я заделал, как было велено, кофе и бутерброд… потом мы подбросили ее к электричке.

Распаковав наконец-то свой лэптоп, купленный еще в Риме, хотел уж звякнуть старому приятелю, кибернетику и большому по этой части ученому, но раздумал: все равно с установкой онлайновой связи было тут еще хреновато; к тому же приятель, ошарашенный моим «явлением народу», вдарился бы в охи-ахи, пошли б расспросы, пьянь и все такое.