Собрание сочинений. Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 1

Я помню, как я, наконец, прочитал книгу — с бледным лицом, запершись в мансарде, которую давно приспособил для своих странных исследований. В большом доме было тихо, ибо я вошёл в него только после полуночи. Думаю, тогда у меня была семья, хотя подробностей не помню; знаю, что имелось много слуг. Не могу сказать, какой был год, потому что с тех пор я познал много эпох и много измерений, и все мои представления о времени растворились и стали другими. Я читал при свете свечей; помнится, беспрерывно капал воск, и время от времени я слышал перезвон дальних колоколен. Казалось, что я следил за этими колоколами с особым вниманием, как будто боялся уловить чуждую ноту, вторгающуюся в их звон.

Затем впервые я услышал, как кто-то царапает и ощупывает мансардное окно, которое располагалось высоко над другими крышами города. Это произошло, когда я произнес вслух девятый стих, написанный первозданными словами, и, вздрогнув, поняв, что он означает. Ибо тот, кто проходит через врата, получает в награду тень, и никогда больше не останется в одиночестве. Я совершил призывание, и книга действительно оказалась тем, что я подозревал. В ту ночь я прошёл через врата в бездну искривлённого времени и видений, а когда утро застало меня в мансарде, я увидел в стенах, полках и мебели то, что никогда раньше не видел.

И я никогда не смогу воспринимать мир таким, каким я знал его прежде. Мир настоящего перед моим взором всегда смешивался с картиной недавнего прошлого и картиной недалёкого будущего, и каждый объект, когда-то знакомый мне, выглядел чужеродным в новой перспективе моего расширенного зрения. С тех пор я ходил в фантастическом сне неизвестных и частично известных форм; и с каждым новым проходом через врата, я всё меньше узнавал вещи из той узкой сферы жизни, к которой я так долго был привязан. То, что я видел вокруг себя, больше никто не видел; и я стал вдвойне молчаливым и отчуждённым, чтобы меня не посчитали сумасшедшим. Собаки боялись меня, потому что они чувствовали тень извне, которая никогда не покидала меня. Но я продолжал читать тайные, забытые книги и свитки, к которым привела меня способность видеть по-новому, — и пробирался через новые врата пространства, бытия и жизни к ядру неизвестного космоса.

Помню ночь, когда я начертил огнём пять кругов на полу и стоял в самом центре, воспевая ту чудовищную литанию, которую принёс посланник из Тартара. Стены растаяли, и чёрный ветер пронёс меня через бездонные серые бездны над игольчатыми вершинами неизвестных мне гор. Через некоторое время появилась кромешная чернота, а затем и свет мириад звёзд, образующих странные инопланетные созвездия. Наконец, я увидел зелёную равнину далеко под собой, а на ней — изогнутые башни города, имевшего такую архитектуру, которой я никогда не видел даже во сне, и не читал о такой в книгах. Когда я подплыл ближе к этому городу, то увидел большое квадратное, каменное здание на открытом пространстве, и мучительный страх сжал моё сердце. Я кричал и сопротивлялся, и после того, как чернота вновь вернула меня в чердачную комнату, я оказался лежащим на пяти светящихся кругах, нарисованных на полу. В путешествиях той ночи больше не было странностей, как во многих странствиях ранее; но было больше ужаса, потому что я знал, что оказался ближе к тем запредельным безднам и мирам, чем когда-либо прежде. После этого я стал более осторожен с заклинаниями, ибо не хотел быть отрезанным от своего тела и от земли в неизвестных безднах, откуда я мог никогда не вернуться.

Тем не менее, как бы я ни был осторожен, моё понимание знакомых сцен всё ещё исчезало в бесконечности, поскольку мое новое нечестивое видение утверждало себя, и каждый мой взгляд на реальность становился неестественным и тревожил своей геометрией. Мой слух тоже нарушился. Колокольный звон, доносящийся из далёких звонниц, звучал более зловеще, пугающе эфемерно, как будто звук доносили бестелесные призраки из нижних сфер, где измученные души вечно стенают в тоске и боли. С каждым днём я всё больше отдалялся от мирского окружения, из моего представления о земле исчезли эоны лет, они теперь обитали среди непостижимого. Время стало чуждым, и моя память о событиях и людях, которых я знал до того, как я приобрел книгу, дрейфовала на тусклых туманах нереальности, невзирая на то, как отчаянно я пытался цепляться за них.