Собрание стихотворений

Душно в покоях у Августы,
Жарко дышат санталом жаровни,
Жарко полыхают лампады,
Жарки объятия Вардана.
Но не только телу грешному душно,
Душно сердцу Августы Пульхерьи,
Точно стало это сердце троном,
А на нем базилевс уселся,
Восседает на нем, непутевый,
Глупая мясная колода,
На пергаментах выводит буквы,
Хлеб у каллиграфов отбивает,
Незаслуженной сияя славой,
А она, Августа Пульхерья,
Хоть все государство держит,
Лишь второй является по чину,
А Вардан, супруг ее любезный,
Третьей только является особой,
Что ему, конечно, обидно.
Душно сердцу Августы Пульхерьи,
Кровь его горячая распирает,
Душные шевелятся в ней мысли,
Змейками кровавыми вьются,
Душно дышат в спальне жаровни,
Кровью рдеют угли сантала,
Душный шепот в ухо Вардана
Льется с губ Августы кровавых,
Душный пурпур в глазах Вардана
Императорской веет порфирой.
Много уж недель базилевсу
Плохо спится в его покоях,
Даже евнух его любимый
С тающим абрикосовым телом
Сладко его не усыпляет.
Шевелятся мысли базилевса,
Ищут корни тревоги странной, —
Нет корней — а растет тревога,
Точно плесень ползет грибная.
Что-то вкруг него изменилось,
Придворные стали торопливей,
Голоса их почему-то бодрее,
А глаза у всех водянистей,
И как будто удлинились ресницы.
Вызывал базилевс эпарха,
Спрашивал о своих гвардейцах,
Спрашивал о слухах базарных
И о настроеньях в синклите.
За гвардейцев эпарх ручался,
На базаре лишь о ценах толкуют,
Благородные же члены синклита
Обожают базилевса, как Бога.
Но у самого у эпарха
Что-то были слова суетливы,
И со лба, хоть и было жарко,
Слишком часто пот отирал он.
Пригласил базилевс Августу,
Поделился с нею тревогой, —
С презреньем поглядела Августа
И, хоть это непристойно сану,
Пальцем над бровями постучала,
И свела разговор на богословье,
И запутала вовсе базилевса.
Надо знать, что у базилевса
В древнем тереме вблизи Софии
Возрастал давно им позабытый
Малый сын от жены нелюбимой,
С бабушкою, старою каргою,
Что по дочери, умершей родами,
Плакала шесть лет непрерывно,
Так что в тереме сырость появилась.
Вспомнил император про сына,
Вялого, с большой головою,
И решил, что, пожалуй, надо
Разделить с ним престол имперский.
Что мальчишка будет базилевсом,
Это дела ничуть не изменит, —
Но зато преградит дорогу
Узурпаторским заговорам:
Если есть второй император,
Первого убивать не стоит.
Вызвал базилевс логофета
И велел манифест приготовить,
Вызвал тещу полуслепую
И радостью ее ошарашил:
Внук ее базилевсом станет,
Не потом, а теперь, тотчас же.
Замерло над Босфором небо,
Синевою налилось белесой;
Тигровая туча на юге Встала и висит недвижимо…
Люди движутся, как сонные мухи,
Дыни на базаре увядают,
Ночи не приносят прохлады:
Африка через море дышит.
Приезжает Августа в Буколеон:
Поссорилась, говорит, с Варданом,
Послала, говорит, в наказанье
В Требизонд его к митрополиту
Укрепиться в тонкостях веры,
А то стал он к ереси склонен;
Ну, а все же скучно Августе,
Да и в городе жарко очень, —
Захотелось ей у базилевса
Подышать ветерком прибрежным.
Отвели покои Августе
В отдаленной пристройке легкой
Над самым, над самым морем.
Мутная встала над Босфором
В бледных звездах ночка-тихоня.
В первый раз за эти недели
Крепко спит усталый император.
Воины в караульне дрыхнут;
Море неподвижно, как мрамор.
Только у Августы в киоске
Тонкое окно отворилось,
Чутко ловит ночное молчанье,
Зорко смотрит в черную бездну.
Тихий плеск послышался в море:
То, должно быть, дельфин играет;
У берега что-то зачернело:
То, должно быть, трава морская.
Только у Августы в окошке
Красной точкой лампада зардела;
Тень кривую на стены кидая,
Роется в своих вещах Августа,
Лестницу достает морскую,
Легкую, из шелковых веревок,
И в окошко ее спускает.
Пробудился у себя император,
Глянул на часы водяные,
Скоро третья стража; должно быть,
Рассветать уже начинает;
Время к утренней стать молитве.
Только смотрит: качнулся полог,
Факел, как ножом, в глаза ударил,
Рослые у постели люди,
Зыбко тени прыгают по лицам,
Шевелятся клинки стальные.
Император храпнул, не крикнул,
Выюркнул из постели, метнулся,
Цапнул с аналоя распятье,
Из червонного золота литое,
И полчерепа снес кому-то,
И тотчас же кинжал каленый
Вполз ему в левую почку.
Базилевс завизжал, как заяц,
Рухнул наземь, засучил ногами,
И снова отвратительной болью
У него под пупком блеснуло,
И в груди, и в шее под ухом,
И он не успел заметить,
Что клинок, по скуле скрежетнувший,
Меж зубов у него сломился.
Консул в кабинете базилевса,
Приволоченный бегом на носилках,
Весь трясясь, под диктовку Августы
Вырабатывал волю синклита
О провозглашеньи Августы
И ее высокого супруга
Базилевсами империи великой,
Ибо обожаемый народом
Базилевс, доселе царивший,
От жестоких скончался колик
И наследника себе не назначил.
Логофет же, ляская зубами,
Лепетал, что базилевс недавно
Заказал ему проект манифеста
Точка в точку того же содержанья.
А евнух, любимец базилевса,
Визг и вопли услыхав из спальни,
Кубарем из своей каморки
Выкатился и пополз по плитам;
Полз по лестницам и коридорам,
В занавесах крылся, обмирая,
Если мимо него пробегали.
Выполз из дворца, залез в розарий,
Кожу нежную в клочья раздирая,
Выдрался как-то через стену
И по черным городским кварталам,
Весь в поту, в крови, в нечистотах,
Побежал в отдаленный терем,
Где жила теща базилевса
Со своим большеголовым внуком.
Завопили в тереме старухи,
Выдернули из постели ребенка
И в собор Софии потащили,
Спрятали в алтаре мальчишку.
Кто-то побежал за патриархом,
Кто-то за эпархом помчался,
Несколько инокинь честнейших
Потрюхали в монастырь Студита.
Начал и народ просыпаться,
На базаре кучки появились.
В это время прибегают к Вардану,
Кто отнюдь в Требизонд не ездил,
А сидел во дворце Августы,
Говорят ему, что в Софии
Спрятали сына базилевса,
Обмотали его пеленою —
Куском богородичной ризы,
Повесили на шею ковчежец,
Где пречистое хранилось древо,
В руку дали гвоздик святейший,
Прободавший древле плоть Христову, —
Святостями его покрыли,
Как несокрушимою бронею, —
И что патриарх сейчас прибудет
И благословит его на царство.
Тут Вардан, ни мига не теряя,
Кликнул служителя Августы
И помчался в Святую Софию.
Как закликали там, его увидя,
Инокини, мамки и няньки.
Но покрыл он их медовым раскатом,
Грянуло херувимское горло:
«Дуры! Во дворец ребенка надо!
Там его увенчать диадимой!»
Он в алтарь полутемный вбегает,
Отстраняет бережно старуху,
В голову ребенка целует,
Бережно святости снимает
И выводит его на паперть,
А за ним подслепые старухи
Сутолочной клохчущей стаей.
А на паперти слуге Августы,
Верному псу ее, он шепчет:
«Бей, не бойся!» — тот ножом проворным
Вспарывает мальчику горло,
И тотчас же Вардан кинжалом
Пробивает ему рабское сердце,
И два трупа, булькая кровью,
Валятся крестом друг на друга,
И Вардан, как в трубу золотую,
Вопиет: «Убийство! Убийство!»
И народ сбегается толпою, —
Буйные городские димы, —
И Вардан ведет их в Буколеон,
И клянется покарать злодеев.
Заливают гневные димоты
Коридоры приморской виллы,
И Вардан, в опочивальню влетая,
Где уже обряжают базилевса,
Всем его показывает раны.
Он врывается в кабинет базилевса,
Хватает за сморщенную шею
Супругу, светлейшую Августу,
И вышвыривает на расправу,
И пяти минут не проходит,
Как волочится жидкими грудями
Синий труп светлейшей Августы,
За ногу захлестнутый вожжею,
По булыжникам грязных улиц,
На позор — на базарную площадь.
И уже в кабинете базилевса
Консул прыгающею рукою
Записывает волю синклита,
Чтобы стал Вардан базилевсом.