Собрание стихотворений и поэм

Завершилась моя дорога, Побратались в строке слова. Не стихает моя тревога, Но надежда моя жива.

Земляки мои, где б я ни был, Я ведь горец – не потому ль Жажду весточки из Гуниба, Вижу мысленно Унцукуль.

Я стою в окруженье близких. Собираюсь в аул Цада, Где цветы на лугах альпийских В эту пору пестрят всегда.

Вьются троп каменистых петли, Отражаясь в моих глазах. Был ли дождик у вас в Телетле? Как встречает весну Хунзах?

Хорошо ли ростки прогреты И у нас, и в краю любом? Что взойдет на полях планеты, Что мы осенью соберем?

Песнь о двадцатилетних

I.

Не знаю, с чего эту песню начать, С какого такого заветного слова, Которое жжет мою грудь по ночам, Чтоб вырваться снова из плена немого.

С мечтою о ней я покинул свой дом И с думой о ней возвратился с чужбины… О чем эта странная песня, о ком Рыдает во мне, словно клин журавлиный?

… В Японии я в январе побывал, В чудесной стране восходящего солнца, И сразу попал, с корабля да на бал, На празднество двадцатилетних японцев.

Какой удивительный праздник! Его Увы, не сравнить с нашим Днем молодежи. Он только для тех, кому двадцать всего — Ни на год не старше, ни на день моложе.

В саду императора юность страны Сверкала, как радуга в небе, где краски, Сливаясь, приветствовать были должны Всеобщего двадцатилетия праздник.

Прекрасная юность! Ты, как кимоно, Затейливой лентой причудливой ткани Струилась повсюду, стекаясь в одно Глубокое русло безумных желаний.

Хотел бы обнять я твою красоту! Как много сегодня вокруг новобрачных, Которых по взглядам видать за версту — Не встретить здесь физиономии мрачной.

Два десятилетья у них позади… Вращается время, как будто пластинка, И все ж они в самом начале пути, Где все им желанно, где все им в новинку.

Двадцатая зрелость, о, как ты юна! Танцуя без устали вальсы и твисты, Ты огненной музыкой опьянена… Хмелеешь от хохота, словно от виски.

Весь Токио нынче танцует с тобой, И кажется мне, что быстрей в этот вечер Вращается даже наш шар голубой, Спеша восходящему солнцу навстречу.

Вдруг головы всех устремляются ниц… И, приподнимая столетий завесу, Как в сказке, в саду появляется принц С прекрасною Золушкой, ставшей принцессой.

Покуда традиции строго храня, Стоит молодежь в восхищенном поклоне, Супруги, и возгласа не оброня, На лестницу чинно восходят, как пони.

И принц произносит короткую речь… И хоть мне, аварцу, язык тот неведом, Я чувствую — он лаконичен, как меч, Приученный к молниеносным победам.

А юность с почтеньем внимает ему, Как сакура в зимнем саду расцветая, И только один я никак не пойму, Что может январь быть прекраснее мая.

О, двадцатилетие! Это пора, Быть может, всего благодатней на свете?.. Я вспомнил аульские те вечера, Где был я мальчишкой семнадцатилетним.

И девушка та, по которой вздыхал, Была меня старше всего на три года… Но сверстник ее, будто бы аксакал, Глядел сверху вниз неприступно и гордо.

Ах, лучше бы вовсе их не вспоминать… Но памяти вновь я листаю страницы И вижу там Каспий, где мне двадцать пять, А рядом прекрасные девичьи лица.

Им только по двадцать, не больше того, А я уже в жизни немало изведал, И сердце вскипает в груди оттого, Что мне безразличны былые победы.

А вот тридцать шесть мне пробило уже — Бурлит фестиваль на московских бульварах, И я с непонятной тоскою в душе Любуюсь на двадцатилетние пары.

А нынче мне стукнуло аж сорок два… Пора уже с ярмарки мне возвращаться, Но кругом, как прежде, идет голова, Как будто мне будет пожизненно двадцать.

И улицы Токио, словно магнит, Мятежную душу мою привлекают, И вечер январский так жадно манит, Цветением юности благоухая.

Но вдруг чей-то голос, как рокот реки, Которая с гор устремляется к морю Возник неожиданно, словно стихи, В бессмысленном и бытовом разговоре.

Японец седой мне напомнил отца, Он спутнице юной шептал что-то страстно, И сразу же я угадал в нем певца По звукам, которые были прекрасны.

И прежде такой непонятный язык Вдруг настежь открыл золотые ворота И хлынул, как ливень, причудливый стих, Что стал мне понятен и без перевода.

Как горное эхо, пронеся вдали, Чтобы многократно в душе повториться И чтоб я на краешке самом земли Себя ощутил на мгновение принцем.

Аварский поэт… До меня никогда Нога дагестанца сюда не ступала, И вот я сверкаю, как будто звезда, В созвездии этого юного бала.

Но двадцатилетние люди, увы, Проносятся с хохотом, словно кометы, Не зная, быть может, что я из Москвы Приехал к ним в гости на празднество это.

И гор моих снежных гортанный язык, Наверное, тоже еще им неведом. Он чем-то похож на пронзительный крик Того журавля, что прощается с летом.

Не знают они и обычаи гор, Суровых и нежных, откуда я родом, Где старая мама моя до сих пор Все ждет меня, не запирая ворота.

А я из Японии дальней смотрю На звезды, что в путь отправляются млечный, И кажется, будто бы с ней говорю На нашем родимом аварском наречье.

И песня, как завязь, как робкий росток, В душе созревает, чтоб к свету пробиться… Но падает, как календарный листок, И камнем летит, как подбитая птица.