Собрание стихотворений и поэм

… Взмолился зал: — Сикстинская мадонна! Лицо свое прекрасное яви. И, может быть, прозреют миллионы И снова возродятся для любви.

Но вздрогнула картина Рафаэля, И гладкий лик растрескался, скорбя, А губы прошептали еле-еле: — И Гитлер мнил художником себя…

Взгляните на безумные полотна — Они в цене, поскольку вновь и вновь Их кто-то реставрирует охотно, Обмакивая кисть в густую кровь.

— О, пощади народ, святая дева, Сойди на землю с белых облаков, Чтоб нас спасти от праведного гнева И защитить от собственных грехов.

Но только был ответ Марии кратким: — Ах, люди, снизошла бы я, да вот Боюсь, что ваши волчьи все повадки Младенец непорочный переймет.

На небе сострадая вам безмерно, Я все же не покину райских врат… Я мать, и потому я милосердна, Но из меня неважный адвокат.

… Притихли люди в зале заседаний, Потупив повлажневшие глаза. И в тот же миг у каменного зданья Протяжно завизжали тормоза.

Сутулый инвалид, каких в России Не счесть, на «Москвиче» приехал в суд И в зал вошел, прихрамывая сильно. Откашлялся… — Кто главным будет тут?

История спросила: — Вы свидетель? Повестку вашу предъявите мне. Но, усмехнувшись, ветеран ответил: — Повестку я оставил на войне.

И тотчас из кармана осторожно Он два портрета выцветших извлек, Сказав при этом: — Ими, если можно, Я заменю казенный ваш листок.

Как будто по команде, судьи встали И фото поднесли к своим глазам… — Позвольте, гражданин, ведь это Сталин… Зачем его вы притащили нам?

И не один, а сразу два портрета… Задумался старик и произнес: — Вся жизнь моя является ответом На этот заковыристый вопрос.

Ведь Сталин был один, когда отважно Я с именем его бросался в бой. И потому мне знать сегодня важно, Откуда появился вдруг второй?

Вы нынче не кумира развенчали, А молодость суровую мою, Раненья и солдатские медали, Добытые в решительном бою.

История вздохнула: — Я согласна С тобой во многом, только всякий раз Не люди ли писали ежечасно Мои страницы, кто во что горазд?

И грамотей, и неуч бестолковый, Глядеть не смея истине в глаза, Пытались, каждый, вставить свое слово Или хотя бы букву дописать.

Но лишнюю любую запятую Вы сваливали тут же на меня, Забыв одну пословицу простую, Что нечего на зеркало пенять…

Пьянчужка не поддастся уговорам Ни друга, ни месткома, ни жены. Вор, отсидев в тюрьме, вернется вором, Когда его наклонности дурны.

Хапуга не побрезгует наваром, И клеветник не выронит пера. Не каждому отчаянным Хочбаром2 Дано шагнуть в чистилище костра.

Вы можете кумиров ниспровергнуть И новым поклоняться в свой черед, Но от ошибок сотня нюренбергов Вас все равно не предостережет.

Свинья угрюмо вытянула рыло, Змея проворно выплеснула яд, А курица панически укрыла Под крыльями взъерошенных цыплят.

II.

По ночам, работая усердно, Я писал о радости земной, Женщину возлюбленную к сердцу Прижимая левою рукой.

И как будто рукоять кинжала, Чтоб была упругою строка, Карандаш отточенный сжимала Крепко моя правая рука.

Но в разгар мучительной работы, Оборвав связующую нить, Кто-то стал в железные ворота Кулаками громко колотить.

Подошел к окну я, чертыхаясь, И увидел полный двор папах, Что сгрудились, без толку толкаясь, Точно овцы где-нибудь в горах.

Мотоциклы их и лимузины Фыркали, как будто скакуны. Я подумал: веские причины У гостей полночных быть должны.

Колокольчик медный надрывался Над входною дверью, бил в набат, Мол, давай, цадинец, просыпайся Да буди скорее Патимат.

Что ж, прощай, любимая работа, После твои главы завершу… А сейчас открою я ворота И гостей незваных приглашу.

Патимат, на поздний час не сетуй, Лучше стол проворнее накрой. И в поэме будущей за это Я хвалу воздам тебе с лихвой.

Заскрипела дверь, и гости разом Зашумели: — Здравствуй, депутат!— Не видал я раньше их ни разу, Но знакомству новому был рад.

Притащил один из них барашка, А другой бутылки с коньяком, Из которых каждая вальяжно Дорогим гордилась ярлыком.

Походя мне гости сообщили, Что, увидев свет в моем окне, Все без исключения решили Заглянуть на час-другой ко мне.

И, забывши даже извиниться, С пьяным любопытством в тот же миг Стали в моих рукописях рыться И листать страницы редких книг.

А один из них сказал небрежно: — Ты писал, наверное, стихи. Впрочем, не читаю я, конечно, Никогда подобной чепухи.

А другой спросил: — Скажи, приятель,— Потрясая книжицей моей,— Много ли за это дело платят Честно заработанных рублей?

— Да не так уж много,— я ответил,— Книга-то ведь пишется года… И тогда заметил важно третий: — Значит, писанина — ерунда.

Подмигнул четвертый сокровенно И меня похлопал по плечу: — Я тебя, Гамзатов, непременно Взять в свою компанию хочу.

Не стерпев такого панибратства, Крикнул я: — Да кто вы сами есть? И ответил первый: — Тунеядство. Воровство,— второй. А третий:— Лесть.

Этот вот — Стяжательство, тот — Жадность. Клевета с Развратом — там, в углу. Чинопочитание. Продажность. И, конечно, Пьянство на полу.

— Я — Торговля,— хрюкнул самый тучный. — Зависть,— самый тощий прошипел. — Я — Война,— похвастался могучий И на всех с презреньем поглядел.