Собственность и процветание

Свод гражданского права включал отрывки из законов Двенадцати таблиц. Один отрывок демонстрирует скрупулезность отношения к собственности: «Закон Двенадцати таблиц устанавливает, что никто не может быть принужден вытащить из своего дома чужие бревна, пошедшие на его постройку; вместо этого он должен уплатить двойную стоимость древесины по требованию, называемому иск о пошедших на строительство бревнах. Бревнами именуются любые материалы, использованные при строительстве дома»[151]. Целью этого закона было прекращение практики разрушения зданий.

Между обнародованием законов Двенадцати таблиц и созданием «Институций» (конспект более обширного труда) Юстиниана прошла почти тысяча лет. О раннем римском праве известно немного. Ни в одном из сохранившихся юридических текстов нет римского определения собственности[152]. Но читая о жизни республиканского Рима, невозможно не почувствовать, что собственность пользовалась большим уважением, чем свобода, и большей защитой, чем жизнь. Галлий Саллюстий Крисп сетовал, что собственность предшествует всем другим правам.

Хотя закон, позволявший закабаление должников и их детей, позднее был изменен, эта практика сохранялась еще в V веке н. э. До времен императора Адриана глава семьи имел право жизни и смерти над своими домочадцами. Отцы имели возможность обратить своих детей в собственность и произвести «отчуждение», продав их в рабство[153]. Вор, пойманный с поличным, мог стать рабом, а значит и собственностью человека, которого он обокрал. По мере расширения Римская республика присваивала территории и обращала пленников в рабов. Рабство, говорится в «Институциях» Юстиниана, «делает человека собственностью другого», но (к этому времени) у автора хватило милосердия, чтобы добавить: «вопреки закону природы»[154].

В исследовании «Гражданская община древнего мира» (La Cite Antique, 1864) французский историк Нюма Дени Фюстель де Куланж предложил любопытное объяснение уважения римлян к собственности. С тех пор его репутация в научном мире сильно поблекла, но теорию стоит изложить. Он считал, что ключом является абсолютное почитание. Идею частной собственности укрепляла религия римлян, в которой центром является семья, а вокруг нее целый сонм домашних богов. Децентрализация божественности способствовала приватизации собственности. Увековечение семьи через поклонение ее покойным членам вело к увековечению именно этой освященной земли. Алтарь и домашний очаг принадлежали мертвым в той же мере, что и живым. Алтарь не мог быть просто так перенесен на другое место – его следовало почитать до тех пор, пока сохранялась семья. Предков хоронили на ближнем поле и окружали его оградой. Таким образом кусок земли делался священным в качестве вечной собственности каждой семьи.

Люди, которых религия привязывала к участку земли так, что они почитали своим долгом не покидать его, пишет Фюстель, «скоро должны были прийти к мысли воздвигнуть здесь некое прочное строение. Араб довольствуется шатром, татарин – крытой кибиткой, но семья, имеющая очаг, нуждалась в постоянном жилище. Вскоре место глиняной лачуги или бревенчатой хижины занял каменный дом. Семья строила дом в расчете не на одну человеческую жизнь, а на много поколений, которые будут сменять друг друга в этом жилище»[155]. Словом, именно религия, а не закон, была первой гарантией права собственности.

В городах дома пришлось ставить ближе друг к другу, но они не соприкасались: «Два дома ни в каком случае не могли стоять вплотную – общая стена не допускалась, – пишет Фюстель. – Два дома не могли иметь общей стены, потому что тогда исчезла бы священная ограда вокруг богов. В Риме закон требовал иметь между домами пространство шириной два с половиной фута». Коллективная собственность была просто невозможна.

Позднее социолог Эмиль Дюркгейм поставил Фюстеля с ног на голову, утверждая, что это структура общества сформировала религиозные верования, а не наоборот. Трудно решить, что было раньше. Тем не менее аргумент де Куланжа представляет интерес для того, кто изучает собственность. Из него следует очевидный прогноз. Можно ожидать, что собственность легче защищать, чем отчуждать. В конце концов, она принадлежит не только живущим, но и «умершим и еще нерожденным». У индусов, восклицает Фюстель, собственность тоже опиралась на религию и была действительно неотчуждаемой. «Все заставляет нас поверить», доказывал он, что в Древней Греции и Древнем Риме собственность была неотчуждаемой[156].

Доказательств он, впрочем, не привел. Действительно, Аристотель рассказывает в «Политике», что законодатель «поступил правильно, заклеймив как нечто некрасивое покупку и продажу имеющейся собственности»[157]. И он приводит один-два примера. Но уже во времена Римской республики [земельную] собственность продавали часто. Цицерон сообщает, что если семья продавала поле с семейной могилой, она удерживала право прохода к ней, чтобы выполнять церемонии поклонения.