Собственные записки. 1829–1834

Государь говорил, что сюда ожидает вскоре принца Оранского с сыном его[188], которого он крестил тому 16 лет при возвращении своем из Англии. При конце обеда говорили о новом театре и представлении 8-го числа, смеялись над одеждой министра финансов[189], вошедшего в ложу в шинели, надетой в рукава, в коей он и остался. После обеда государь стал к камину, и Орлов долго разговаривал с ним. Императрица, подошедши ко мне, сделала несколько вопросов о театре, и часто ли я бываю в оном? Наследник, который пришел под конец обеда, после оного, спросил меня о братьях Михаиле и Андрее и говорил, что ему очень понравилось путешествие в Иерусалим брата Андрея, которое он читал[190]. Великие княжны во время обеда занимались, кажется, рисовальным уроком на особенном столе. К десерту принесли Николая Николаевича[191], которого императрица и государь брали на руки.

Возвратившись домой, я по просьбе Прасковьи Николаевны, посылал за ней карету, и она провела у меня вечер.

10-го числа я обедал по приглашению у графини Орловой. Женщина сия при всей набожности и простоте в обхождении, по-видимому, любит повелевать или первенствовать, и как ее уже на сию степень ставит ее знатное происхождение и богатство, то она не имеет надобности выставлять своего честолюбия и довольна; но она избрала себе послушников в необыкновенном кругу монахов и набожных старушек. Люди большого света не менее того к ней ездят, но не составляют обыкновенного ее общества. Я возобновил вчера в доме ее знакомство с генерал-лейтенантом Горголием.

11-го. Я ездил осматривать Пажеский корпус, где видел племянника своего, сына брата Михаила, осматривал классы и не нашел, чтобы обучение производилось с достаточным тщанием. Там же осматривал я католическую церковь Мальтийского ордена, построенную им[ператором] Павлом. Церковь сия любопытна по знакам ордена и по престолу с латинской надписью, в ней находящемуся.

13-го я был в Морском корпусе, который и осмотрел, причем познакомился и с вице-адмиралом Крузенштерном[192], показывавшим мне оный. Устройство и попечение о детях в сем заведении оставили во мне самые лучшие впечатления об образовании и приготовлении молодых людей, в сем корпусе обучающихся.

Я был позван неожиданно на обед к великому князю Михаилу Павловичу к 4 часам. Прибыв к нему во дворец, я около часа дожидался, и по возвращении его высочества с прогулки мы сели обедать. Нас было за столом шестеро: великий князь, великая княгиня, я, начальник штаба его генерал Веймарн, дежурный адъютант Грессер и фрейлина Толстая. Великий князь был очень разговорчив и с удовольствием повторял обыкновенные шутки свои с игрой слов. Все вопросы его касательно Турции относились только до войск и не являли любопытства о делах политических. Вопросы великой княгини являли более дельного любопытства и завлекали к рассказу. Довольно заметно было, сколько великий князь старался поселить мысль, что он дорожит более офицерами образованными, чем единственно знающими фронтовую службу, каковыми он полагает турецких офицеров, а потому и не признает их к чему-либо способными. Он много говорил и шутил во все время, и заметно в нем особенное расположение к разговорам о предметах неприличных. После обеда повел он нас в кабинет великой княгини, убранный с отменным вкусом. Она с простотой в обхождении показывала украшения оного. Во время разговоров часто заводила речь о военном, зная, что сей род приятнее ее мужу, коего приветливость и доброта души не укрываются от проводящих с ним время.

В течение времени с 13-го числа, я осматривал кадетские корпуса и Дворянский полк. Первые два заведения имеют достаточно устройства, чтобы снабжать армию офицерами; попечение же о сбережении молодых людей, кажется, доведено до такой степени, что ничего более желать не остается. Но зато Дворянский полк находится в ужасном положении, доставившем ему ту дурную славу, которой он пользуется: молодых людей, поступающих в оный большей частью из самого отвратительного сословия людей, невоспитанных дворян, ничему почти не обучают, кроме ружья, и каждый из них, не имея выправки и приемов, приличных солдату, несет на себе отпечаток грубости и разврата во взгляде и всех движениях.

Дней 10 тому приехал из Константинополя Рёльи, определенный в Корпус топографов; он привез ко мне и графу Орлову письма от сераскира. Письмо свое я показал А[лександру] Мордвинову, который хотел показать Бенкендорфу; но я не допустил сего, ибо Бенкендорф показал бы его государю, и Орлов мог бы сим обидеться, а отвез оное к графу Орлову, который у себя оное оставил, не говоря, что он его покажет государю; но сие можно было подразумевать, ибо он показывал государю все письма, которые я ему отдавал и посылал. Чрез несколько дней граф Орлов возвратил мне письмо сие, не говоря мне, но, дав мне понять, что оно было у государя. Я спросил его, можно ли оное показать другим; он на то согласился, и я письмо сие отдал Мордвинову, который показал его Бенкендорфу.