Собственные записки. 1829–1834

Проведши у него около часа, мы встали и отправились к сераскиру Хозреву, любимцу султана. В воротах двора его стояло в два ряда около 50 человек регулярной пехоты, тощих, неопрятно одетых молодых людей. Сераскир принял нас в холодной зале. Редко можно найти человека забавнее его по наружности. Ему 65 лет, он малого роста, несколько сутуловат, с отвислым брюхом и небольшой седой бородой; одежда его состоит из синей солдатской шинели, сшитой на образец нашей солдатской, с прямым воротником и обшлагами на рукавах; шинель же сшита с какими-то складками или застежками на спине, так что трудно угадать и мысль их в принятии такого одеяния и узнать, к какому оное роду принадлежит. Турки, вводя регулярство в своих войсках, хотели во всем подражать европейцам и не догадались заметить, что офицеры не носят солдатских шинелей и сюртука.

На голове у сераскира была большая красная феска с огромной синей кистью, коей верхушка в бумажном завитке; сие заменяет им кивер и фуражку, но у сераскира из-под фески местами торчал еще какой-то шелковый платок. На ногах он имел панталоны и черные козловые сапоги. Поступь и все движения сего старика быстры, он весел и разговорчив.

Прием сераскира был весьма ласковый. После поданных трубок, я и Бутенев повторили ему то же слово в слово, что мы говорили рейс-ефендию. Этот не успел скрыть радости своей: он говорил, что я не должен медлить поездкой своей в Александрию, но что я встречу в Магмете-Али человека хитрого, который не пощадит передо мной и слез своих, дабы склонить меня на его сторону; он будет всячески стараться оправдать себя. Сие было сказано из личной вражды его к египетскому паше, на коего он отчасти и воздвигнул войну (сам он некогда был пашой в Египте[81]). Я отвечал, что за меня и мою твердость порукой выбор государя. Когда же Бутенев сказал ему о флоте, то он спросил, из которого моря будет флот; ибо он сперва думал, что речь шла об эскадре Рикорда, которая ныне находится в Навплии[82] и которая очень малочисленна; но он более еще обрадовался, когда узнал, что дело идет о Черноморском флоте. И пяти кораблей будет слишком достаточно, сказал он, дабы разбить весь египетский флот.

Смена капитана-паши Галиля (приемыша или любимца Хозрева) произошла по искам визиря, ныне главнокомандующего (он также приемыш Хозрева)[83]. Старик был недоволен сей сменой, сказался больным и три дня не выходил из комнаты; но султан, видя его огорчение, съездил к нему сам и тем утешил его. Не менее того Хозрев еще до сих пор сожалеет о Египте. Дабы испытать его образ мыслей, я заговорил о достоинствах Галиля. Старик признал их в полной силе.

– Он теперь упал, – продолжал он, – это может со всяким случиться.

– Сбережение флота уже есть блистательный подвиг, – сказал я, – который вполне принадлежит Галилю-паше.

– Правда, – отвечал старик, – он в немилости ныне; но он оставил место свое без срама, с честью сдал свое звание другому.

– Вы много воевали, сераскир-паша, опытны в военном деле и, без сомнения, умеете ценить и достоинства визиря, коего первый и важнейший подвиг состоит уже в том, что он поставил египтян в оборонительное положение и сам принял вид наступательный.

– Справедливо, – сказал Хозрев, – я много, много воевал и на море, и на суше (о визире он ничего особенного в похвалу его не сказал, негодуя, кажется, за опорочение у султана Галиля-паши). Теперь дела египтян плохи, и на днях мы должны услышать о победе, одержанной визирем над Ибрагимом. Первый теперь в Лаодикее[84], а последний в Конии; но визирь окружил Конию и возьмет ее, ибо там не более 16 тысяч войск. Окружая, хотя малый корпус, визирь сам растянется; я не вижу надобности окружать Конию, дабы ее взять: Ибрагим, заметя, что силы визиря растянуты, может их атаковать, и тогда он на каждой точке будет его сильнее и может разбить. Превосходство сил визиря слишком велико, и он может сие безопасно сделать; но не лучше ли еще менее рисковать сосредоточиванием сил своих? Нельзя такого большего количества войск держать в одном месте.

– Так зачем же медлить? Следовало бы и атаковать Ибрагима, – сказал я.

– Он будет его атаковать, коль скоро только приблизится корпус Осман-паши, состоящий из пятнадцати с лишком тысяч и идущий из Требизонда чрез Цесарию на Ираклию, что у подошвы гор Тавра. Корпус сей должен отрезать Ибрагиму обратный путь; тогда вся его армия погибнет.

– Движение сие очень искусно, – сказал я, – и лазы[85], идущие с Осман-пашою, мне известны как народ храбрый; но вы напрасно берете действия Отдельного корпуса в соображение главного дела, ставя оное в зависимость от первого. Я скажу вам, что когда фельдмаршал Паскевич прибыл к армии в Польшу, то первым действием его было собрание всех войск под руку, и он более не разделялся до самого взятия Варшавы; если же он и имел некоторые отдельные маловажные части, то они не входили никогда в общее соображение успеха всего дела.