7-го числа был у меня проездом с Кавказа в степную Русь бывший начальник 14-й пехотной дивизии 5-го корпуса генерал-лейтенант Ширман с женой своей и адъютантом Соболевским. Мне приятно было видеть сей знак памяти старого сослуживца моего. Занимательно для меня также было слышать известие о состоянии дел на Кавказе. Неудачи продолжаются для нас, и, по-видимому, причиной сему единственно начальники наши.
Так как я не получил письма от Исленьева, то на днях писал к брату Михайле. Описывая только семейные обстоятельства мои, я мимоходом упомянул о намерении моем быть в Воронеже ко времени приезда туда государя.
18-го числа навестил меня Тергукасов со своим семейством; он пробыл у меня вчерашний день, а сегодня уехал. Я рассказал ему все подробности моего дела; он находил, что вежливость требовала, дабы я написал письмо к графу Орлову просто с выражением ему благодарности моей за принимаемое им участие во мне; ибо он несколько раз через братьев и Ховена изъявлял мне оное. Я нашел мнение Тергукасова справедливым и послал ему вчера следующее письмо:
«Милостивый государь граф Алексей Федорович!
Братья уведомили меня об участии, принимаемом вашим сиятельством ко мне. Я не мог быть равнодушным к сим знакам доброжелательства вашего, и для меня лестно было видеть, что вы сохранили ко мне прежнее расположение ваше; оно было свежо в мыслях моих в течение почти совершившихся пяти лет уединенной жизни моей. Новый род занятий, коим я предался, украшался воспоминаниями о прошедшей службе моей, а продолжавшиеся неудачи по хозяйству покрывались до сих пор милостями, коими государь меня во время службы одарил.
Нынешние отзывы ваши в соединении с сохранившим в памяти моей о прошедшем требуют выражения признательности моей. Исполняя сей приятный для меня долг, я остаюсь в надежде, что вы прочтете строки сии, как душевное излияние чувств человека, всегда с удовольствием обращающегося к воспоминаниям о начальствовании и внимании вашем.
С истинным почтением и пр. 19 июля 1842. С. Скорняково».
Так как письмо сие не заключает никакого искательства, то я его отправил охотно и без всякого опасения подвергнуть действия мои чьим-либо осуждениям, а всего более моим собственным.
Вчера же, после отправления письма сего, я узнал через Понсета, что драгунскую дивизию велено стянуть в Курск, где государь будет смотреть весь корпус в сборе. Итак, поездка моя в Воронеж, по-видимому, не состоится; между тем я приступил к перешивке мундиров, которые стали очень узки.
На днях был у меня Николай Матвеевич Муравьев и сказывал мне, что при выезде его из Воронежа он виделся с губернатором, который, отозвав его в сторону, поручил сказать мне, что военный министр, в обратный путь свой с Кавказа через Воронеж, изъявил сожаление свое, что не случилось мне к тому времени быть в Воронеже, чтобы со мной повидаться.
Сейчас получил я от губернатора письмо, коим он уведомляет меня, что государь изменил маршрут свой, не располагает более быть в Воронеже, а проедет через Орел в Курск, а оттуда в Варшаву, почему Ховен и советует мне ехать в Курск, чтобы там представиться государю; но я, не видя никакого повода к сему шагу, не располагаю исполнить совета сего. И в самом деле, я был бы поставлен в затруднение объяснить причину приезда своего в Курск. Обстоятельства не переменились ни в чем, а потому и мне не для чего переменять своих действий.
26-го я праздновал именины жены, старшей дочери и день свадьбы моей. Роща и сад были иллюминованы, была и музыка, все повеселились вдоволь. После обеда приехал к нам брат Андрей. Он привез мне письмо от Михайлы, который уведомляет меня, что письмо мое графу Орлову было показано государю. На словах же он мне передал через Андрея, что государь остался доволен сим письмом и сказал, что он знал меня за честного и благородного человека, но полагал меня мало сведущим по фронту.
Третьего дня был у меня губернатор Ховен, который говорил, что слух носился, будто государь совсем не будет на смотру в Курске, а пошлет туда на место себя Михаила Павловича.