Собственные записки. 1835–1848

Когда двери в келью отворились, я увидел небольшую комнату, чисто убранную; в правой стороне комнаты была дверь, ведущая, вероятно, в спальню, а в левой стороне в переднем углу стояли образа, перед которыми молился затворник с земными поклонами. Так как он был обращен ко мне почти спиной, то мне нельзя было видеть лица. Он среднего роста, волосы его седые, распущены по плечам, одет он в белом чистом балахоне, без всяких причуд, сложения худого; движения его при поклонах в землю гибки, правильны, легки и без малейшего шума. Я простоял с полминуты в дверях, смотря на его моленье. Тишина была мертвая. Так как естественно иметь некоторое предубеждение к состояниям и занятиям людей, выходящим из обыкновенного круга действий наших, то мне и пришло на мысль, что последние поклоны сии недоконченной молитвы могли быть последствием розмысла – сделать впечатление на меня при первом взгляде на него, и тем более возбудить любопытство мое, что лицо его было от меня скрыто. Но я охотно сознаюсь, что мысль сия ошибочна; ибо человек сей в полном смысле слова удалился от света и предался, по-видимому, уединению и молитве вполне; едва ли он заботится о том, что люди о нем говорят.

Отшельник, обернувшись ко мне, спросил, что мне угодно. Я отвечал, что, проезжая через Троекурово в Лебедянь, зашел к нему единственно для засвидетельствования моего почтения и испрошения благословения его.

– Чем вы торгуете? – спросил он.

– Ничем, – отвечал я. – Я помещик Задонского уезда, еду в Лебедянь лошадей купить, и до вас не имел другого дела, как сказанное.

– Ну, благодарю, – отвечал отшельник, – вот вам просвира за то, – и подал мне просвиру, у него на столе находившуюся. – Знаете вы Александру Николаевну Голдобину? – спросил он.

– Знаю, – сказал я, – и всякий раз, как видаюсь с нею, мы говорим о вас.

Голдобина – жительница Задонска, девица в некоторых уже летах, с всякими ужимками и претензиями, от природы неглупая, но несносная в обхождении: то она величается богатством родителей своих и происхождением, то жалуется на бедность, и все это с таким лицемерием, что на нее смотреть противно; говорят, что она в чести у отшельника; не знаю, правда ли это, только она много говорит о нем.

– Ну, прощайте, – сказал мне старик.

– Благословите! – сказал я, показав руку.

Он положил мне на руку свою, которую я поцеловал и вышел.

Взгляд его проницателен, выражение умное; на устах же какая-то улыбка и, как кажется, непритворная. Улыбка сия не возрождается у него при разговоре, но как бы сроднилась с выражением лица и остается постоянно на устах его, говорит ли он, или слушает. Наружность его приятная и вселяет уважение. Говорят, что он некогда был священником в каком-то приходе, расстрижен или уволен из духовного звания за какой-то проступок, что он несколько времени жил в лесу, где его отыскивали посредством земской полиции и нашли в сообществе с петухом и змеей. Такова о нем народная молва. Теперь он уже более 20 лет живет в Троекурове, и записался мещанином в Лебедяне, как я после свидания с ним узнал. Многие имеют к нему веру; другие обращают более внимание на незаконность приписываемой ему святости, потому что он не принадлежит к духовному званию, полагая святость только в одних монахах. Я того же мнения, что человек сей имеет от природы или вдохновения расположение к уединению, созерцательности и молитве, что он чужд светских предрассудков; готов думать, что он не есть поборник чиновного духовенства. Трудно с ним вступить в разговоры, потому что он убегает их, и вероятно решился он навсегда схоронить в душе своей и скрыть от людей настоящий образ мыслей своих на сей счет, дабы не возбудить их против общественного устройства и самому жить в спокойствии. Впрочем, мнение, основанное на таком кратковременном свидании, легко может быть ошибочно. Нельзя не вспомнить при подобных встречах дервишей, людей умных, строгой жизни, набожных, но чуждых предрассудкам и в душе не терпящих угнетающего сословия.

24-же числа приехал я в Лебедянь и в тот же вечер пошел смотреть на конную лошадей. И на другой день ходил я смотреть их, был и на дворах, где останавливаются конские промышленники, но ничего не купил, потому что не чувствовал себя в силах иметь дело и спорить с роями искусных барышников, всю жизнь промышляющих торгом лошадей, имея в виду все без исключения приобрести единственно обманом покупщиков.

Жаль видеть красивое животное в руках этих людей, не дающих им ни на минуту отдыха, чтобы выставить статьи или скрыть пороки. Редко себе можно встретить такое собрание красивых лошадей, как в Лебедяне, и такое сборище записных и заявленных проворных плутов, как эти барышники, с коими надобно непременно дело иметь, ибо почти все лошади у них перекуплены и продаются уже из других или третьих рук.

25-го возвратился я домой и с особенным удовольствием увидел оставленного мною ребенка и кабинет свой, к коему привык так, что трудно мне будет с ним расставаться, если по каким-либо обстоятельствам придется мне оставить здешнее местопребывание.