Собственные записки. 1835–1848

– Да нельзя ли все это как-нибудь переменить? – спросил Исленьев. – Ну, если бы вам предложили вступить в службу, согласились ли бы вы?

– Вот письмо, – отвечал я, – которое я по сему делу писал четыре года тому назад к покойному отцу моему, желавшему меня видеть в службе.

Я вынул из кармана и прочитал ему письмо сие, которое заключалось в следующих словах: «Ничего искать не буду, а волю царскую исполню с совестливостью; что Бог велит, тому и быть». Исленьев, как будто не понял письма сего, и я продолжал:

– Все от воли государя зависит; он мне был и есть судья. Я принял гнев его с покорностью, удалился из службы, но остался верноподданным его величества и во всякое время готов опять в службу, если сие ему угодно. Стоит только государю зачислить меня на службу приказом по армии, и я опять буду служить с прежним усердием.

Тут Исленьев обратился вдруг ко мне с поспешностью:

– Как, по армии? Вы желаете поступить на службу с зачислением по армии?

– Приказом по армии или по войскам, – отвечал я. – Как и каким званием мне поступить на службу, зависит от одного государя; мне же неуместно делать какие-либо условия с его величеством, когда я вступаю в службу. Государь меня зачислит, как и где ему угодно, хоть батальонным командиром. Звание мое будет зависеть от великодушия государя, на которое я полагаюсь.

– Не примите за лесть то, что скажу вам, Николай Николаевич. У нас большая нужда в генералах теперь. Ваши военные достоинства известны, дела в Грузии идут дурно; вот теперь и военный министр туда поехал. Что, если б вас назначили в Грузию? – потом одумавшись несколько: – На Кавказ, – сказал он. – Дела там дурно идут; вы же можете там оказать важные услуги и государю, и отечеству.

Колебание Исленьева между Грузией и Кавказом дало мне повод усомниться. Мне не хотелось бы на Кавказе быть, чтобы не попасться в омут несогласий и распрей, разделяющих там начальство на партии; не хотелось поступить на место, в котором от меня бы всего ожидали, и где бы я имел руки связанными. Но я видел, что Исленьев не тот был человек, коему бы все сие можно было объяснить.

– Если я буду на службе, – отвечал я, – то лично объясню государю мнение мое на счет сношений, в коих там начальство находится.

– Барон Розен там начальствовал, – сказал Исленьев, – и дурно кончил.

– Барон Розен, – отвечал я, – был почтенный человек, который знал край и хорошо им правил;

дай Бог всякому другому на его месте также управиться.

– Не правда ли, – сказал Исленьев, – какой был почтенный человек барон Розен? Я его тридцать лет как знаю; его несчастье, что государь приехал в Грузию в его командование; случись это в командование Паскевича или Ермолова, то же самое б было. У меня дядя служил на линии при Екатерине; он говорил, что войска в том краю всегда занимались постройками и работами, отвлекающими их от строевой службы, что это неизбежно в том краю; а помните маневры?

– Помню.

– Ведь тогда государь был недоволен.

– Не заметил, – отвечал я, – напротив того, государь был очень милостив ко мне, при всех благодарил меня.

– Знаете ли, Николай Николаевич, ведь вас полагали принадлежащим к оппозиции?

Можно было рассмеяться при таких речах. Исленьев сам не знал, что это за оппозиция, смешивал ее верно с конституцией, вольнодумством, фор-масонством, и туда же относил, вероятно, и маневры 1835 года, в коих я имел успех. Но тут надобно было скрыть впечатление, которое произвел на меня такой отзыв. Не знаю, от него ли он произошел, или был последствием каких-либо указаний из Петербурга.

– Это мое несчастье, – отвечал я, – что обо мне существует такое мнение; впрочем, сказанными вами словами поверяется слышанное мною уже однажды.

– Когда, где?! – спросил Исленьев. – Не в Вознесенске ли?

– Нет, – отвечал я, – это случай, который мне только известен.

Я вспомнил сказанное мне государем в Николаеве в кабинете: «Я вам покажу, что я ваш государь» – речи, о которых мне, может быть, удастся когда-либо спросить государя.

Тут поговорил он несколько о цветущем состоянии, в коем он находил Воронежскую губернию в сравнении с прочими им виденными, с Тульской в особенности, и восхищался богатством и благоустройством сельской земледельческой промышленности нашей губернии. Я говорил ему, сколько она пострадала от трех годов неурожая; по он не находил сего, и вероятно в таком виде передаст и в Петербург ошибочные понятия свои. И в самом деле, что могут видеть и о чем могут судить темные люди сии, никогда не выезжавшие из столиц, проскакавшие по большим дорогам и проспавшие бóльшую часть пути, ими сделанного? Что они знают о богатстве края, о земледелии? А между тем мнения их будут служить руководством правящим в столице властям.

Потом, помолчав несколько, Исленьев спросил меня, не поеду ли я в Петербург?