– Нет, – отвечал я. – Зачем я поеду, не знавши, как буду принят государем? Идет ли мне бросить семейство свое, имение, коим занимаюсь, и от устройства коего зависит все будущее благосостояние семейства моего, лишиться выгод, которых ожидаю от пожертвований, мною уже сделанных в сем имении для того, чтобы ехать на неверное и рисковать всего лишиться?
На это Исленьев промолчал; и так как я видел, что ему более ничего не оставалось говорить мне, то встал и простился с ним. Он изъявил мне надежды и желание свое видеть меня с ним опять на одном поприще службы.
Того же 6-го числа возвратился я домой.
Из всего разговора сего с Исленьевым можно было заключить, что он получил какое-либо поручение от государя касательно меня; но прямо ли он получил оное от государя, или от кого-либо из приближенных, того я не мог различить настоящим образом.
Могло случиться, что Исленьев и более сказал, чем ему было поручено. Например, можно ли полагать, чтобы ему велено было спросить меня, пойду ли я в службу, если меня пригласят? Но если ему сие именно было приказано, то спрос сей есть ничто иное, как самое приглашение, и другого ожидать едва ли можно и должно.
Дальнейших объяснений с Исленьевым мне не приличествовало иметь, и я даже должен опасаться, чтобы он не пересказал иначе и к вреду моему то, что он от меня слышал. Может также быть, что поручение, ему данное, есть следствие письма, которое брат Александр вручил графу Орлову, и едва ли не сказывал мне губернатор, что Исленьев о сих делах передаст Орлову. В таком случае ничего не выйдет из того доброго.
Так как губернатор хотел по пути своему в Петербург заехать ко мне и просил меня еще в Воронеже зазвать к себе на то время Тергукасова, то я посылал к нему нарочного с приглашением приехать ко мне. Тергукасов приехал 9 мая и пробыл 10-е число в ожидании Ховена. 11-го Ховен приехал к обеду. Я ему рассказал весь разговор мой с Исленьевым.
Он уверял меня, что колебание, замеченное мною в Исленьеве при упоминании о Кавказе и Грузии, происходило не от чего иначе, как оттого, что Исленьев не знал настоящего различия между сими управлениями, и что, так как занимающий ту сторону корпус войск называется Кавказским, то боялся сказать менее, упомянув о Грузии. Как бы то ни было, я просил Ховена за сим делом в Петербурге следить и коль скоро бы он только заметил, что меня хотят коснуться и назначить на Кавказ, а не в Грузию, то бы он всеми путями, ему возможными, обнаружил бы на сей счет мой образ мыслей. Я поручил ему свидетельствовать мое почтение графу Орлову, так как и Орлов вспомнил обо мне, когда он в прошедшем году был в Воронеже, и говорил бы с Орловым о моем вступлении в службу только в таком случае, если он сам о том заговорит. Ховен располагал возвратиться через месяц и хотел на обратном пути заехать опять ко мне; он выехал от меня к Тергукасову 11-го же числа.
Итак, я теперь остаюсь в ожидании того, что случится со мной. «Ничего не ищу, но волю государя исполню с совестливостью». Выражение сие, помещенное в письме моем к покойному отцу, останется неизменным. Не буду винить себя, если новые неудовольствия будут сопровождать меня на поприще, на котором могу опять очутиться. И если я, покинув уединение мое, должен буду опять пострадать, то приму сие, как наказание, определенное мне Богом.
На днях получил я еще два пригласительных в службу письма: одно от Сакена, другое от брата Михаила, с коим я уже близ 10 лет не имел никакой переписки. Странно, что все сие в одно время стекается ко мне как бы для того, чтобы поколебать меня; но я не чувствую себя даже склонным изменить принятым мною правилам и буду ожидать решения участи своей, нисколько не двигаясь для достижения чего-либо; вместе с тем не изменю обязанностям своим в отношении к государю и Отечеству, если только меня найдут полезным.
Третьего дня навестил нас новый гость, Аксизовский, дальний сосед Савельева, у которого я на днях был…
21-го жена выехала с тремя старшими дочерями в Тагин для свиданья с братом Захаром. Я находил справедливым допустить эту поездку для развлечения ее после трех лет пребывания безвыездно в деревне.