Сочельник строгого режима. Тюремно-лагерные были

— Ты бы свою грамотность лучше в одном месте держал и наружу не высовывал… Придёт время, и ты с УДО суетиться будешь.

Заплёванные ступеньки лестницы в бараке зоны строгого режима не лучшее место для полемики арестанта с начальником отряда. Лучшее, что я мог себе в ситуации этой позволить, глуховатым прикинуться, но прежде, на автомате, огрызнулся:

— Не «ты», а Вы… Только решение по УДО, между прочим, суд принимает, а не один начальник отряда…

Опять же больше по инерции и наивности первохода, чем по осознанному разумению, вспомнил:

— А иконы на пол бросать и башмаками топтать — это нормально? Вы же русский офицер… Крещёный, наверное…

Фраза была ещё не завершена, как пришло твёрдое осознание её никчёмности и даже опасности. Это, потому что краешком зрения успел глаза отрядника зацепить: совсем неживыми, в то же время очень недобрыми они были.

Трижды естественно, что теперь глухим прикидываться уже очередь отрядника наступила. С этим и разошлись.

А история с неотправленной на имя начальника зоны депешей по поводу мусорского беспредела во время шмона имела продолжение. По крайней мере, для меня. И в самом неподходящем виде.

Через пару недель случился в бараке очередной шмон. Снова мусора «запреты» искали, снова старались очень конкретно обозначить нам, где мы находимся и «кто есть кто в неволе». Как водится, вернувшись в барак, застали картину разгрома: тумбочки на боку, постели наизнанку. Как всегда, начали, кроя известными словами мусоров, порядок наводить, ущерб и потери определять. Тут и выяснилось, что лично моя потеря по результатам этого шмона более чем значима: недавно присланный женою шикарный по лагерным понятиям чёрный спортивный костюм, ещё не утративший фабричной хрумкости, а, главное, не вобравший в себя убийственных запахов зоны, …выброшен в мусорный ящик.

Это на воле вещь, угодившую в непотребное место, можно вернуть в нормальное состояние химчисткой или стиркой с двойной порцией стирального порошка. В лагере же любой предмет, побывавший в мусорке — приговорён! Порядочный арестант не имеет права даже притронуться к нему. В противном случае он «зашкварится», потеряет бесценный в неволе статус «порядочного», который после потери не возвращается никогда и не при каких обстоятельствах.

Короче, с костюмом пришлось распрощаться. Как из-под матраса он попал в мусорный ящик, догадаться было несложно. Да и догадываться не надо было. Отрядные козлы, при шмоне присутствовавшие, засвидетельствовали: капитан Васильев, нырнувший в наш проходняк, первым делом перевернул мою кровать, извлёк аккуратно сложенный костюм, словно определяя качество ткани, пощупал краешек то ли штанов, то ли куртки и, торжествующе потрясывая им в воздухе, будто великой доблестью завоёванным трофеем, оттащил на вытянутых руках в мусорку.

Конечно, если бы костюм мой лежал не под матрасом (сокровенное арестантское место, и шкаф и сейф одновременно), а в бауле, стоящем, согласно лагерным требованиям в отрядной каптёрке, ничего бы не случилось: осталась бы вещь служить мне верой и правдой до конца моего срока. Только сослагательное наклонение с его вечным «если бы» на строгом режиме ещё меньше жизненной силы в себе имеет, чем на воле. Словом, что случилось, то и случилось.

Кстати, как вещь, костюм тот вовсе не пропал. Обиженные, имевшие, согласно статусу, на это право, его из мусорки вытащили и после внутреннего толковища постановили, что носить костюм — Шурке, самому работящему и самому забитому из представителей этой масти в нашем отряде. Он и носил. Когда я освобождался, тот костюм на нём и был одет.

А освободился я всё равно по УДО. Капитан ФСИН Николай Васильев этому помешать не смог. К этому времени его в другую зону перевели. С повышением. Похоже, ценным для ведомства оказался кадром.

Ведомству, конечно, видней.

Сочельник строгого режима

Утром двадцать второго декабря через полуоткрытый кормяк [47] прапор-продольный нехотя прорычал мою фамилию со стандартным довеском:

— Вечером на этап…

В конце последнего месяца года в среднерусской полосе, в помещении с плохим освещением, вечер начинается едва ли не в полдень. Естественно, я попробовал уточнить слишком абстрактное понятие «вечером». В ответ услышал выдавленое сквозь неразжатые зубы:

— В шесть…

В российских СИЗО конечный пункт этапирования для арестантов — информация секретная. Всё равно, на всякий случай, полюбопытствовал:

— Старшо́й, а куда этап будет?

По свойственной всякому первоходу наивности добавил совсем не тюремное, слишком человеческое:

— Скажи, пожалуйста…

Разумеется, получил в ответ обычное в Бутырке, как, впрочем, и в любом другом СИЗО моей Родины:

— Куда повезут…